— Ты пробовал?
— По-настоящему никогда, всего лишь робкие попытки применить теорию на практике. Я верю, что страсть может развиваться.
Для Артура не существовало ничего более завершённого, чем супружеская пара, которая проходит сквозь время, смиряясь с тем, что страсть сменяется нежностью. Но можно ли так прожить жизнь, если стремишься к абсолюту? Он не считал зазорным хранить в себе нечто детское, какую-то частицу мечты.
— В конце концов мы становимся разными, но все мы изначально были детьми. А ты любила? — спросил он.
— Ты знаешь много людей, которые не любили? Ты хочешь знать, люблю ли я сейчас? Нет, да и нет.
— Много обид было в твоей жизни?
— Для моего возраста — да, немало.
— Ты не слишком разговорчива; кто это был?
— Он не умер. Ему сейчас тридцать восемь лет, он киношник, красавец, много работает; немного эгоист, идеальный парень…
— И что?
— И в тысяче световых лет от того, что ты считаешь любовью.
— Знаешь, каждому свой мир! Главное — пустить корни в подходящую почву.
— Ты всегда прибегаешь к метафорам?
— Часто, некоторые вещи мне так легче выразить. Ну, так где твоя история?
Четыре года она делила жизнь с киношником, четыре года примирений и ссор, когда действующие лица разбивали друг друга на кусочки и затем склеивали осколки. На её взгляд, эта связь, замешанная на тщеславии и лишённая всякого интереса, держалась только на страсти.
— Физическое для тебя очень важно? Она нашла вопрос нескромным.
— Ты не обязана отвечать.
— А я и не собираюсь! Он порвал со мной за два месяца до аварии. Тем лучше для него, по крайней мере, сегодня он никому ничего не должен.
— Ты жалеешь?
— Нет. Жалела в момент разрыва, а сегодня говорю себе, что главное качество для жизни вдвоём — великодушие.
Она получила свою порцию любовных историй. Все они кончались по одной и той же причине: некоторые с возрастом перестают быть идеалистами. У Лорэн было наоборот.
— Я решила: если думаешь, что способен разделить какую-то часть своей жизни на двоих, не уверяй себя и другого, будто можно начать что-то серьёзное, если не готов по-настоящему отдавать. Счастье не трогают потихоньку. Либо отдаёшь, либо получаешь. Я отдаю, ещё ничего не получив.
В конце концов она пришла к заключению, что пора определить, чего ждёт от жизни, сообразуясь с собственными правилами.
— Я поставила крест на эгоистах, на сложных личностях и на тех, у кого чересчур скупое сердце, чтобы дать волю желаниям и надеждам.
Артур отметил её горячность.
— Меня слишком долго привлекало то, что полностью противоречило моим мечтам, привлекали антиподы тех, кто мог принести мне радость, вот и все, — ответила она.
Лорэн захотела подышать воздухом. Они отправились на машине к океану.
— Я люблю бывать у воды, — сказал Артур, чтобы прервать затянувшееся молчание.
Лорэн, вглядываясь в горизонт, ответила не сразу. Она взяла Артура за руку.
— Что произошло в твоей жизни? — спросила она — Почему ты спрашиваешь?
— Потому что ты не такой, как другие.
— Тебя смущает, что у меня два носа?
— Ничего меня не смущает, просто ты отличаешься от других.
— Отличаюсь? Но я никогда не чувствовал отличий, и потом — чем, от кого?
— Ты безмятежный!
— Это недостаток?
— Вовсе нет, но это сбивает с толку. Такое ощущение, что для тебя не существует проблем.
— Я люблю находить решения, поэтому не боюсь проблем.
— Нет, тут что-то другое.
— Ага, опять психоанализ.
— Ты имеешь право не отвечать. Но и я имею право что-то чувствовать.
— Мы разговариваем, как семейная пара со стажем. Мне нечего скрывать, Лорэн, никаких сумеречных зон, никаких травм. Я такой, какой есть, с массой недостатков.
Он относится к себе без особой любви, но и без неприязни, ценит в себе независимость от установленных обычаев. Может быть, в этом они похожи.
— Я не принадлежу системе, я всегда боролся против этого. Я вижусь с людьми, которых люблю, хожу туда, куда хочу, читаю книгу, потому что она мне интересна, а не потому, что её обязательно надо прочесть, и так всю жизнь. Я делаю то, что мне нравится, не задаваясь тысячью вопросов «почему» и «как». А остальное меня не заботит.
— Я не хотела добавлять тебе забот.
Они замолчали.
Разговор возобновился чуть позже, когда Артур и Лорэн вошли в жаркую духоту прибрежного отеля. Артур пил капуччино и грыз песочное печенье.
— Обожаю такие места, — сказал он. — Это семейный отель, а я люблю смотреть на семьи.
На диване мальчик лет восьми свернулся клубочком в кольце материнских рук. Она держала большую открытую книгу с картинками и что-то рассказывала. Пальцем левой руки она медленно гладила щеку ребёнка движением, исполненным тягучей нежности. Когда она улыбалась, на щеках вспыхивали две ямочки, как два маленьких солнца.
Артур долго не отводил от них глаз.
— Что ты разглядываешь? — спросила Лорэн.
— Момент истинного счастья.
— Где?
— Вон тот мальчик. Посмотри на его лицо, он в сердцевине мира, его собственного мира.
— Тебе это что-то напоминает?
Вместо ответа он только улыбнулся.
Она захотела узнать, хорошие ли у него были отношения с матерью.
— Мама умерла вчера, вчера много лет назад.
Знаешь, больше всего меня поразило на следующий день после её ухода, что дома по-прежнему стояли на своих местах по краям улиц, машины ездили как ни в чём не бывало и что люди шли, как будто знать не знали, что мой собственный мир вдруг исчез. Я-то узнал это по безмолвной пустоте, в которую провалилась моя жизнь. Вдруг стихли все шумы, словно в одну минуту звезды разлетелись вдребезги или потухли. В день её смерти — клянусь, это правда — садовые пчелы не вылетели из ульев, ни одна из них не собирала мёд у нас в саду, будто они знали... Я бы хотел хоть на пять минут превратиться в маленького мальчика, спрятавшегося ото всех в кольце её рук, убаюканного звуком её голоса. Ещё раз почувствовать, как бегут по спине мурашки при пробуждении от сна, когда она зовёт меня, проводя пальцем по подбородку. И быть уверенным, что больше ничего плохого со мной случиться не может — нет ни верзилы Стива Хаченбаха, который преследовал меня в школе, ни криков учителя Мортона, ругающего за невыученный урок, ни едких запахов школьной столовой. Я скажу тебе, почему я «безмятежный», как ты выразилась. Потому что все пережить нельзя, важно пережить главное, и это главное у каждого своё.