— Значит, ты всё ещё в это веришь.
— Я даю себе ещё два дня, а потом возвращаюсь. Завтра совершу рейд по открытой местности.
— Побереги себя!
Артур перебирал клавиши расстроенного фортепьяно, наигрывая тему «свет луны» Массне [2] . Это была любимая мелодия Лили.
Продолжая играть, он обратился к Лорэн, сидевшей на подоконнике в своей любимой позе: одна нога вытянута вдоль рамы, другая поджата под себя, спина опирается о стену.
— Завтра я поеду за покупками в город, а дом запру. У нас почти ничего не осталось.
— Артур, на сколько ещё времени ты собираешься отказаться от своей жизни?
— Нам обязательно обсуждать это сейчас?
— Возможно, я останусь в таком положении ещё годы, и я не уверена, понимаешь ли ты, на что идёшь. У тебя есть работа, друзья, обязательства, свой мир.
— В чём именно заключается мой мир? Я живу везде. У меня нет мира, Лорэн; мы здесь уже почти неделю, а я не брал отпуска два года, так что дай мне немного времени.
Он обнял её и сделал вид, что засыпает.
— Нет, у тебя есть мир. У каждого из нас собственная вселенная. Чтобы два существа жили друг с другом, недостаточно, чтобы они любили, они ещё должны быть совместимы, нужно, чтобы они встретились в благоприятный момент. Это не совсем наш случай.
— Я говорил, что люблю тебя? — робко спросил он.
— Ты мне дал доказательства своей любви, — ответила она, — это намного больше.
Она не верила в случай. Почему он оказался единственным существом на планете, с которым она могла общаться? Почему они так хорошо понимали друг друга? Откуда у неё бралось ощущение, что он все угадывает в ней?
— Почему ты даёшь мне все лучшее, что есть в тебе, получая так мало взамен?
— Потому что ты оказалась здесь так быстро и внезапно, потому что ты есть, и один миг с тобой — это уже невероятно много. Вчерашний день уже прошёл, завтрашний ещё не существует, только сегодняшний имеет значение, только настоящее.
И добавил, что у него нет другого выхода, кроме как не дать ей умереть…
Но Лорэн как раз и боялась «того, что ещё не существует». Чтобы успокоить её, Артур сказал, что следующий день будет сотворён по тому образу и подобию, которое ей захочется ему придать. Её жизнь зависит только от того, какой частью самой себя она готова поделиться и что она согласна принять взамен. «Завтрашний день — тайна для всех, и эта тайна должна вызывать смех и желание, а не страх и отказ».
Он прикоснулся поцелуем к её векам, взял её руку в свою. Глубокая ночь сомкнулась над ними.
Артур разбирал багажник старенького «форда», когда заметил шлейф пыли на дороге, ведущей к дому. Пильгез — а это был он — затормозил у самых ворот. Артур встретил его, держа в руках кучу тряпья.
— Здравствуйте, я могу вам чем-то помочь?
— Я приехал из Монтеррея, в агентстве по недвижимости мне сказали, что этот дом не занят, а я хочу что-нибудь прикупить в округе, вот и приехал посмотреть, но вроде бы его уже купили, я опоздал.
Артур возразил, что дом не предназначался ни для покупки, ни для продажи, это дом его матери, и недавно он вновь в нём поселился. Он предложил выпить лимонаду, но сыщик отказался, не желая его задерживать. Артур продолжал настаивать, пригласил присесть под навесом, пообещав вернуться через минуту. Он захлопнул дверцу кузова, ушёл в дом и вернулся с подносом, на котором стояли два стакана и большая бутыль.
— Красивый дом, — заметил Пильгез, — наверно, таких в районе осталось немного?
— Не знаю, меня несколько лет здесь не было.
— И почему вы вдруг вернулись?
— Пришло время, я так полагаю: я вырос здесь, а после смерти мамы не мог собраться с силами, чтобы вернуться, и вдруг меня потянуло.
— Просто так, без всякой причины?
Артуру было не по себе, этот незнакомец задавал слишком личные вопросы, как будто знал что-то, но не хотел этого показывать. Он не связал это с Лорэн, а решил, что имеет дело с одним из спекулянтов недвижимостью, которые пытаются наладить контакт с будущими жертвами.
— В любом случае, — заключил он, — я никогда не расстанусь с домом!
— И вы совершенно правы, родительский дом нельзя продавать. На мой взгляд, это кощунство.
Пильгез почувствовал, что пора давать задний ход. Поблагодарил за гостеприимство и лимонад. Оба встали, Пильгез забрался в машину, завёл мотор, помахал рукой и отбыл.
— Чего он хотел? — спросила Лорэн, появившись у ворот.
— Купить дом, как он сказал.
— Мне это не нравится.
— Мне тоже, сам не знаю почему.
— Думаешь, он полицейский?
— Нет. Наверное, у нас паранойя; не представляю, как они могли бы напасть на наш след. Скорее всего, это спекулянт или агент по недвижимости, прощупывает почву. Не беспокойся. Останешься здесь или поедешь со мной?
— Поеду! — ответила она.
Через двадцать минут после того, как они уехали, Пильгез пешком вернулся к дому. Удостоверился, что входная дверь заперта, и начал обходить по периметру нижний этаж. Все окна закрыты, но только на одном были закрыты и ставни. Этого оказалось достаточно, чтобы полицейский сделал выводы. Он не стал задерживаться и вернулся к машине, набрал номер Наталии. Сообщил, что ни доказательств, ни улик не прибавилось, но что он по-прежнему чувствует — Артур виновен, вот только мотива все ещё нет.
Пильгез был уверен, что ключ к загадке заключён именно в мотиве. И этот мотив должен быть крайне важен, чтобы человек, вроде бы уравновешенный и не испытывающий особой нужды в деньгах, пошёл на такой риск. Но Пильгез не видел, как подступиться к решению проблемы. Все классические мотивы были изучены, и ни один из них не вёл по верному пути.
Тогда ему пришла мысль сблефовать: опереться на ложь, чтобы выяснить правду, захватить подозреваемого врасплох и попытаться уловить реакцию, жест, который подтвердит или перечеркнёт сомнения. Он завёл мотор, заехал внутрь владения и остановился у центрального входа.
Артур и Лорэн приехали часом позже. Выйдя из «форда», Артур посмотрел Пильгезу прямо в глаза.
— Должен сказать две вещи! — произнёс Артур. — Первое — дом не продаётся и не будет продаваться; второе — это частное владение!
— Знаю, и мне плевать, продаётся он или нет; пора мне представиться.
Ещё не договорив, он достал значок. Подойдя вплотную к Артуру, заявил:
— Мне надо с вами поговорить.
— По-моему, вы уже это и делаете.
— Разговор долгий.
— Я не спешу.