— На что ты смотришь? — спросила Джулия.
— На тебя.
— И о чем же ты думаешь, глядя на меня?
— О том, что ты очень хороша и похожа на свою мать, — ответил он, едва заметно улыбаясь.
— Я проголодалась, — объявила Джулия.
— Мы выберем столик, который тебе понравится, вон там, чуть дальше. На этой набережной полным-полно маленьких ресторанчиков… один мерзостней другого!
— И какой из них, по-твоему, самый мерзкий?
— Не беспокойся, в этом я доверяю нам обоим: если постараемся, обязательно найдем.
Дойдя до набережной, Джулия и Энтони побродили вокруг лавчонок и магазинчиков и вскоре вышли к старенькому причалу.
— Посмотри на того человека! — воскликнула вдруг Джулия, указав на силуэт в густой толпе.
— На какого человека?
— Вон на того, в черной куртке, возле продавца мороженого, — уточнила она.
— Ничего не вижу!
Джулия потащила за собой Энтони, вынуждая его почти бежать.
— Какая муха тебя укусила?
— Поторопись, не то мы его упустим! Внезапно Джулия угодила в самую гущу туристов, хлынувших на причал.
— Да скажи мне наконец, что случилось? — пропыхтел Энтони, с трудом поспевая за дочерью.
— Скорей, скорей, я тебе говорю! — командовала Джулия, не оглядываясь на отставшего отца.
Но тут Энтони объявил, что не сделает дальше ни шагу, и сел на скамейку; Джулия бросила его и кинулась почти бегом на поиски таинственного субъекта, привлекшего ее внимание. Однако спустя несколько минут она с разочарованной миной вернулась назад:
— Упустила!
— Ты можешь мне объяснить, что это за игры?
— Вон там, около лотков с сувенирами… Я абсолютно уверена, что видела твоего личного секретаря.
— О моем секретаре никак не скажешь, что в нем есть что-то личное. Он похож на любого, кого ни возьми, и любой человек похож на него. Ты просто обозналась, вот и все.
— Тогда почему ты вдруг встал как вкопанный?
— Мой коленный сустав… — жалобно пробормотал Энтони Уолш.
— Как?! Ты же уверял, что не чувствуешь боли!
— Значит, моя дурацкая программа опять дала сбой. И потом, будь снисходительна ко мне, я ведь не распоряжаюсь собой полностью — чересчур сложное устройство… Впрочем, даже если это и был мистер Уоллес, он имеет право находиться где угодно. Он теперь в отставке, и у него полно свободного времени.
— Может, и так, однако это очень странное совпадение.
— Мир тесен! Но я готов поспорить, что ты его спутала с кем-то другим. Если не ошибаюсь, ты мне говорила, что проголодалась?
Джулия помогла отцу встать.
— Думаю, все вошло в норму, — заявил он, подвигав ногой. — Вот видишь, я снова могу нормально шагать. Давай пройдемся еще немножко, прежде чем сесть за стол.
* * *
С приходом весны торговцы всякой мишурой для туристов — сувенирами, поделками и прочим — вновь расставили свои лотки на прибрежном бульваре.
— А ну-ка пошли вон туда, — сказал Энтони, увлекая дочь вперед, к насыпи.
— По-моему, мы шли ужинать!
Но Энтони указал ей на хорошенькую молодую женщину, которая рисовала желающих; портрет углем стоил десять долларов.
— Потрясающее мастерство! — воскликнул Энтони, разглядывая ее работу.
Несколько эскизов, развешанных на решетке за спиной художницы, и впрямь свидетельствовали о ее таланте, это же подтверждал и портрет какого-то туриста, который она набрасывала в данный момент. Но Джулию эти рисунки ничуть не заинтересовали. Когда у нее пробуждался аппетит, все остальное уже не существовало. А ее аппетит чаще всего походил на волчий голод. Жадное воодушевление, с которым она ела, неизменно восхищало окружающих, будь то коллеги по работе или люди, так или иначе принимавшие участие в ее жизни. Однажды Адам решил провести опыт: поставил перед ней целую гору выпечки. Когда Джулия весело приступила к седьмому блину, ее сотрапезник, сдавшийся после пятого, уже начал страдать от первых приступов несварения, которое ему надолго запомнилось. Но самая большая несправедливость заключалась в том, что фигура Джулии никоим образом не страдала от всех этих излишеств.
— Ну что, идем? — нетерпеливо сказала она.
— Погоди-ка! — ответил Энтони, садясь на табурет, с которого только что встал довольный турист.
Джулия закатила глаза к небу.
— Что ты выдумал? — сердито спросила она.
— Хочу иметь свой портрет! — с веселым упрямством возразил Энтони. И, взглянув на художницу, которая затачивала грифель, спросил: — Как лучше, анфас или в профиль?
— Может, в три четверти? — предложила молодая женщина.
— Слева или справа? — осведомился Энтони, поворачиваясь на табурете то так, то эдак. — Мне всегда говорили, что мой правый профиль выглядит импозантнее. А вы как думаете? Джулия, ты как считаешь?
— Никак! Абсолютно никак! — отрезала та, повернувшись к отцу спиной.
— Ты ведь набила желудок этими похожими на резину сластями, так что он еще потерпит. Я вообще не понимаю, как можно быть голодной, наевшись до отвала конфет.
Портретистка сочувственно улыбнулась Джулии.
— Это мой отец, мы много лет не виделись, поскольку его интересовала исключительно собственная персона; последний раз мы вот так гуляли вместе, когда он провожал меня в детский сад. А недавно он возобновил наши отношения. Только не говорите ему, что мне больше тридцати лет, для него это будет страшный удар!
Молодая женщина отложила карандаш и взглянула на Джулию:
— Если вы будете и дальше меня смешить, я испорчу набросок.
— Вот видишь, — подхватил Энтони, — ты мешаешь мадемуазель работать. Иди-ка лучше посмотри готовые портреты, а мы скоро закончим.
— Да ему плевать на рисование, он застрял здесь просто потому, что находит вас хорошенькой! — объяснила Джулия художнице.
Энтони знаком подозвал к себе дочь, словно хотел поделиться с ней каким-то секретом. Она с мрачным видом наклонилась к нему.
— Как по-твоему, — шепнул он ей на ухо, — сколько молодых женщин мечтали бы посмотреть, как их отец позирует для портрета через три дня после своей смерти, позволь спросить?
Джулия не нашлась, что ответить, и удалилась.
Стараясь не менять позу, Энтони искоса наблюдал за дочерью, которая разглядывала портреты тех, кто не взял свой заказ, или тех, кого молодая художница рисовала просто так, чтобы набить руку.
Внезапно лицо Джулии застыло, глаза изумленно уставились в одну точку, а рот приоткрылся, словно ей не хватало воздуха. Возможно ли такое чудо, чтобы несколько штрихов углем разом оживили целый мир, прочно погребенный в памяти?! Это лицо на прицепленном к решетке листе, эта едва намеченная ямочка на подбородке, эта тонкая линия, подчеркнувшая выпуклые скулы, этот взгляд, который был устремлен на нее с бумаги и от которого она не могла отвести глаз, этот крутой, упрямый лоб вернули ее на много лет назад, в такое далекое прошлое, к давно забытым чувствам… — Томас? — пролепетала она…