Олег светло улыбнулся:
— Есть у меня мечта...
Томас, уже из гордости не желая просить помощи, барахтался, пыхтел, выползал, горячий песок набился во все щели, потное тело страшно зудело и чесалось, будто туда проникло сто тысяч злых муравьев.
— Какая? — выдавил он через силу. Задержал дыхание, спросил на выдохе — Восстановить поганые веры? Людей в жертву идолам?
Калика с легкостью прошелся вдоль бархана, доспехи не вгоняют в песок как гвоздь в растопленное масло:
— Да ладно тебе, Томас. По всей Европе костры до неба, все людей истребляете. Только называете их ведьмами, вурдалаками, вампирами, колдунами, а когда не остается — то своих же, кто не так помыслил или чуть слова в молитве переставил. Диссидентов, еретиков... Вылезай, неча в песке сидеть. Конечно, там прохладнее, к воде ближе, но идти надо.
Змей задвигался, пополз, потом поднялся на дрожащих лапах, сделал несколько неуверенных шагов. Томас видел, что измученный зверь еще не готов к полету, но и убраться бы как можно скорее от двуногого зверя, пока тот не передумал и не восхотел полететь обратно. А когда оглянулся, то вздрогнул и побежал тяжелой грунью, переходящей в рысь, распростал крылья, хлопнул раз-другой, с усилием подпрыгнул, Томас слышал, как пыхтит, когтистые лапы с трудом оторвались от земли, задел брюхом вершинку бархана, пошел над землей как тяжелая грозовая туча, тяжко поднимаясь все выше.
— Тут близко, — успокоил Олег. — Всего пару верст... с гаком.
Томас спросил подозрительно:
— А сколько в гаке?
— Да ерунда, не больше пяти. Конечно, если по прямой как ворона летит. Но мы не какие-нибудь вороны, мы — люди, верно? Ты вон даже не человек, а вовсе рыцарь. Так что пойдем человеческими дорожками. То есть, кривыми.
Томас сцепил зубы, чтобы не сказануть такое, за что и Пресвятая Дева не спасет от кипящих котлов. С усилием пожал плечами, дескать, что для рыцаря даже миля, а не то что какая-то там поганая верста. Пусть даже с непонятным гаком.
Олег уже уходил, легко ступая между огромными горами песка. Томас потащился следом, уже молча, берег дыхание. Яростное солнце начало накалять доспехи как болванку в горне. Скоро он ощутил себя в железном панцире как пескарь в котле с закипающей водой. Пот скатывался со лба, шипел и взметывался легкими струйками пара, если попадал на железо снаружи, но в самом панцире горячий пот пополам с горячим песком...
Он смутно помнил, что вроде бы среди барханов торчали древние, рассыпающиеся от натиска времени башни, стены замков сказочной красоты, остатки величественных статуй, полузасыпанные песком площади из мраморных плит невероятной белизны...
Калика, на вопрос что за дивный город, нехотя пробормотал что-то об эйнастии. Томас не понял что за напасть погубила такую красоту, но калика потемнел, огрызался, ушел вперед так быстро, что Томас отстал и больше не спрашивал.
Потом сквозь кровавую пелену в глазах Томас видел, как Олег взобрался на вершину бархана, приложил ладонь козырьком к глазам. Ветерок трепал красные волосы, калика осматривал пески настороженно и придирчиво. Томас заставил себя вслушаться, на миг почудилось мэканье, но снова шум крови в ушах заглушил любые звуки.
Опомнился, когда обнаружил себя сидящим прямо на раскаленном песке. Олег двигался в сторонке какой-то рогатый, двоился, потом Томас с трудом рассмотрел, что это не Олег, а старый козел, а сам Олег в тени бархана тщетно пытается развести костер. У козла рога были непомерные, загибались как у барана, белесые от старости, в трещинках, но все еще крепкие, блестящие, со следами жестоких ударов. Козел посмотрел на него человеческими глазами, что-то спросил на своем языке, Томас выругался и закрыл глаза. Он хорошо знал, что в виде козла на белом свете часто появляется сам дьявол.
Потом донесся участливый голос Олега:
— С той поры так и бродишь? Или кто-то неподалеку все еще... Гм, ленточки на тебе совсем свежие.
Томас простонал, не открывая глаза:
— Сэр калика, это дьявол?
— Тю на тебя, — донесся удивленный голос Олега. — С чего ты взял?
— Ну, вы как раз пара... Он враг небес и зло природы, а ты — язычник. Значит, тоже враг небес, хоть и друг природы...
Голос Олега прозвучал брезгливый, словно отмахивался от глупой мухи:
— Когда же ты поймешь, что для меня все равно: твой Бог или твой Дьявол? Мне они оба одинаково чужие.
— А козел?
— Что козел?
Томас открыл один глаз, Олег уже сидел у костра, жарил на нем убитую ящерицу размером с толстого кролика.
— Козел не от дьявола?
— Ну, если бы ты сказал, что для дьявола, я мог бы наполовину согласиться... Почему наполовину? Потому что два козла приносились в жертву. Один — Яхве, другой — Азазалю. Первого просто резали, а второго называли козлом отпущения, отводили в пустыню и там отпускали. Яхве — это твой бог, он же Иегова, Саваоф, Цебалот и прочее, а Азазель... гм... не спеши обзывать его дьяволом, ибо это он научил мужчин воевать, создал рыцарство, создал оружейников и обучил ковать мечи и доспехи, а женщин обучил наряжаться и краситься. Азазель, вместе с двумя другими ангелами, Узой и Азаелем, сближался... скажем так... с земными женщинами, а те родили от них исполинов. Гм, вот тут нелепость... Или нет? У греков, когда от богов рождались у земных женщин дети, то этим годились, называли их полубогами... ну, Персей, Тезей... а тут такое же считается нечестивым, гадким...
Голос калики жужжал как надоедливая муха. Томас дважды переставал его слышать, перед глазами снова встала кровавая пелена, на этот раз не ушла, а заволокла весь мир. Потом что-то мягко ударило его в лицо.
Лоб жгло холодным, он застонал и открыл глаза. Над ним чуть колыхнулось и застыло звездное небо... В стороне вспыхивало багровым, Томас скосил глаза, калика с задумчивым видом сидел у костра. Поймал взгляд рыцаря, подошел, прохладная ладонь легла на лоб. Глаза были встревоженными, губы дрогнули, но калика смолчал.
— Я здорово болен? — прошептал Томас слабеющим голосом.
— Нет-нет, — успокоил Олег, — я просто задумался... налезут на меня твои сапоги или нет? С плащом проще, на любые плечи горазд, а сапоги бросить здесь в пустыне будет жалко...
Томас застонал, бессердечие язычника ранило как нож. Едва не плача от жалости к себе, кое-как поднялся. Доспехи лежали горкой, полузарывшись от тяжести в оранжевый песок, от них все еще несло жаром знойного дня. Томас внезапно ощутил их неимоверную тяжесть, и остро позавидовал язычнику, чья волосатая грудь всегда распахнута как навстречу зною, так и прохладе.
Калика тут же бодро вскочил на ноги:
— Отдохнул? Тогда пойдем.