Он повернулся догонять Олега, как услышал потрясенный вскрик:
— Благороднейший сэр Томас... у вас есть тень?
Томас с недоумением оглянулся. Тень за ним следовала, как следовала всю жизнь:
— Ну и что?
— Но ведь... — прошептал спасенный рыцарь, — тень бывает только у живых!
— Ну и что? — повторил Томас с некоторым благородным раздражением. — Я и есть живой. А что тень... Так вон у сэра калики их две!
Он поспешил к Олегу, оставив рыцаря с отвисшей челюстью и распростертыми руками. Успел подумать, что надо не забыть спросить, почему за ним ходит одна, а за каликой две, но когда увидел Олега, красного, подсвеченного снизу багровым огнем, тот показался порождением адского огня, только зеленые глаза горят холодным пламенем, и все посторонние мысли вылетели, как легкая зола из печи под ударом брошенного полена.
— Крестоносцы, — проговорил Олег насмешливо, — братство... Как спешишь освободить земляка!.. Но, может быть, это и есть самый закоренелый преступник на свете?
— Не думаю, — буркнул Томас.
— Почему?
— Чую.
Олег с той же насмешкой развел руками:
— Ну, это довод... А как же тогда о всеобщей справедливости?
Томас огрызнулся:
— Сэр калика! Разговоры о справедливости далеко заведут! А доброе дело надо творить немедля. И не по расчету... по расчету доброе дело не сделать, а подчинясь самому великому владыке!
— Кому же?
— Сердцу.
Олег скривился. Владыка, который должен править миром — это ум, а не суматошное сердце. Хорошо, рыцарь не сказал, что самый великий владыка — Христос... Впрочем, обиняком сказал. Ведь Христос — это любовь, как там у них сказано, а любовь идет не от ума.
— Ладно, пойдем, спасатель.
— Олег, — сказал Томас уже в спину, — неужели не чувствуешь, что есть нечто даже выше справедливости?
— Ничего нет, — бросил Олег, не оборачиваясь.
— Есть, Олег, есть.
— Что?
— То, чего в языческих верах не было.
— Так что же?
— Милосердие.
Луна медленно опускалась к закату. Томас предположил, что после нее взойдет солнце, но калика хладнокровно заметил, что это раньше тут ходило черное солнце, а теперь и его нет, одна луна вместо него. А когда луна опустится, то настанет Великая Тьма. Глаза хоть выколи, звезд здесь нет, в преисподней везде станет темнее, чем в трех подвалах, запертых на три засова.
Тяжелые ноги почти не отрывались от земли. Томас чувствовал, что пусть наступит Самая Великая Тьма, только бы копытные по нему не топтались в потемках, когда заснет как пес прямо на дороге, если тут есть дороги.
Он слишком отстал от Олега, и еще от усталости поздно услышал частый перестук копыт. Когда рука запоздало ухватилась за рукоять меча, впереди на дорогу высыпало с десяток чертей в простых доспехах, но со щитами и боевыми трезубцами. Лунный свет холодно и недобро блестел на отточенных кончиках, а глаза чертей были багровые, в них плясало адское пламя.
Томас отступил на шаг, все-таки вытащил меч, увидел, как Олег обернулся, вскинул руки в горестном жесте и бросился обратно. Томас коротко оглянулся, туда тоже сбегались черти, отрезая отступление.
Он покрепче сжал рукоять меча, от усталости чувствовал, что держит целое бревно, но калика не успевает, надо жизнь продать дороже, черти медлят, и лишь когда земля начала вздрагивать от тяжелой поступи, он повел глазами по сторонам, спина напряглась, волосы на затылке зашевелились.
Со стороны скал к ним неспешно двигался гигантский пурпурный черт. На
голове блистал царственный шлем, на котором развевались пышные перья, забрало скрывало лицо, доспехи отливали червонным золотом. Шаг его был неспешен, во всей фигуре чувствовалось врожденное достоинство. Томас разглядел на локте левой руки небольшой щит, стал пристально всматриваться, спеша понять.
Щит, как и ожидалось, черного цвета, центральную часть занимает лев, так сперва показалось, затем рассмотрел, что лев представлен идущим, а не стоящим, как принято, на задних лапах, хвост падает не на спину, а напротив, поднят кверху и откинут. Так что это не лев, а львоподобный леопард, что сразу дало Томасу полное представление о рыцаре. Тот в свою очередь внимательно разглядывал Томаса. Оглянулся на подбежавшего калику, тот готов с ходу ворваться в схватку, но рыцарь остановил небрежным движением длани, снова всмотрелся в Томаса, уже с интересом, сказал грохочущим голосом:
— Так... это все тот же рыцарь...
Томас проговорил с достоинством:
— Назовите ваше имя, сэр маркграф, владетельный барон трех городов и предводитель конного воинства... Здесь темно, я не различаю ваш девиз... И если не соблаговолите поднять забрало, я вынужден буду по законам рыцарства вступить в бой.
Рыцарь оглянулся, сделал знак своим воинам отодвинуться. Калика подошел, мрачный и злой, встал рядом с Томасом. Незнакомый рыцарь, да видно же что за рыцарь, вон рога по обе стороны шлема как у викинга, всего на голову выше Томаса и Олега, но в груди шире почти вдвое, могучие руки похожи на узловатые стволы деревьев. Багровые пластины груди, выкованные адом, отливают червонным золотом. Неспешным жестом, словно возжелав так сделать сам, а не по требованию Томаса, он поднял забрало. На Томаса взглянула заросшая черной шерстью звериная морда, похожая на медвежью. Маленькие глазки, спрятанные глубоко под нависающие надбровные дуги, блеснули колкими огоньками:
— Это не мое дело, зачем и к кому пришли. Но мой щит урежут, а то и вырвут когти у моего зверя, если я не отвечу тем же...
Он наконец вытащил меч, Томас напрягся и приготовился отразить удар, но рыцарь лишь протянул его в сторону каменной стены. С кончика лезвия сорвалась длинная слепящая молния, багровая, с которой тут же закапала кровь. Молния вонзилась в стену, там загрохотало, раздвинулась трещина. Загрохотало громче, трещина превратилась в широкий проход. В глубине вспыхнул мерцающий свет, видны были толпы роскошных женщин, которые с плачем рвали колючий терновник.
Рыцарь проговорил с надменностью высокорожденного:
— Я сам урежу щит или опущу зверю хвост, если позволю уйти без подарка. Я готов отдать любую из этих женщин. Правда, как вывести из преисподней — не мое дело, но сейчас — выбирайте!
Томас смотрел налитыми глазами в пещеру, там тепло и сухо, но не признаваться же, что не до женщин, борщу б горячего, а самих женщин лишь согнал бы с ложа, чтобы рухнуть, не снимая доспехов.
Олег быстро посмотрел на странного рыцаря, на Томаса, перевел дыхание, сказал с привычной уже Томасу ехидцей