— А второй... меч? — спросил он с затаенным страхом.
Калика хмыкнул:
— Второй... гм... о нем было сказано: «Не мир я вам принес, но меч»...
Он не закончил, края черной тучи начали быстро и страшно загибаться, словно она как сырая шкура попала на горячие угли. Под ней была еще одна, лиловая, при виде которой у Томаса пробежал по спине недобрый холодок.
— Олег...
Страшный треск над головами пригнул к земле. Полыхнуло огнем, черные тучи раздвинулись. Потрясенный Томас увидел, как в щель протиснулась исполинская рука, размером с вековую сосну. Опустилась, слепо пошарила по вершине скалы. Томас прижался к камням, но гигантская рука приблизилась, каждый палец был толщиной с полено, а на ладони поместился бы королевский стол с двенадцатью рыцарями. Томас застыл, а над головой раздался страшный рык, затрещало, гигантская рука внезапно выросла в размерах. Томас увидел прямо перед собой огромную ладонь с хищно растопыренными пальцами.
— А пошел ты, — выдохнул он затравленно. Без размаха ударил по страшной ладони. Острие врубилось как в теплое масло, исполинская плоть раздалась, кровь брызнула такими фонтанами, что Томасу почудилось, что собьет с ног. Над головой прогремел нечеловеческий крик, полный ярости, боли, изумления.
Рука отдернулась, Томас видел, как вверх удаляется гигантская ладонь, кровь хлещет ручьем, на месте двух пальцев торчат обрубки, откуда хлещет кровь... Он остолбенело перевел взор себе под ноги, в испуге отпрянул. Два исполинских пальца, оба с поленья, дергались, еще скребли ногтями твердую землю. Кровь шипела и быстро поднималась легким розовым дымом.
— Святая Дева, — прошептал Томас в благоговейном страхе, — кто это был?
Калика крикнул зло:
— Тебе герб увидеть надо? Быстрее сюда!
Томас побежал, оглядывался, меч в его руке радостно дергался. Томасу чудилось, что даже повизгивает как в предвкушении новой драки полный сил бойцовский пес. В тучах гремело, но рука исчезла. Томасу чудились стоны, жалобы, стенания, но это могли быть завывания ветра. Правда, удар был хорош, их жизни спасены, и Томас счастливо поцеловал рукоять чудесного меча, пролившего кровь чудовища.
В зеленых глазах Олега мелькнуло странное выражение. Губы дрогнули, но смолчал, и Томас перевел дыхание. Ссориться с отшельником сейчас не хотелось в особенности. Он прошептал молитву Пречистой Деве, дрожащими от счастья пальцами погладил холодную рукоять Зу-л-Факара:
— А почему он в аду?..
Олег услышал, буркнул:
— Оружие.
Томас удивился:
— Вот-вот! Оружие, а в аду! Должно быть в раю.
Олег оглянулся на могучего рыцаря, исполненного всяческих достоинств, вздохнул. Томас смотрел вопросительно. Олег развел руками:
— Наверное, ислам, как и вера твоего Христа, должен завоевывать сердца, а не рубить головы. А мечи... это вроде запрещенного приема в турнире идей.
Томас, похоже, не понял, но спорить не стал:
— У каждого турнира свои правила. Сэр калика, куда теперь?
— Вниз, — ответил Олег сдавленным голосом.
Земля вздрагивала, доносился постоянный гул. Томас спросил запоздало:
— Олег, там наверняка что-то нашлось бы и по твоей руке. Кивнул бы, я бы захватил.
— У тебя ж мечи в руках, — буркнул Олег.
— В зубах бы унес. Нам, крестоносцам, была б добыча, а взять сумеем.
Калика долго внюхивался в неподвижный воздух, так казалось Томасу. Кивнул с невеселым удовлетворением:
— Пахнет и чем-то недобрым...
Карабкались чуть ли не как мухи по стене, но когда поднялись по расщелине в гранитной стене, Томас ощутил легкое движение воздуха. Однако пахло еще и знакомым запахом крепкого мужского пота, когда по несколько суток не только не моются, но даже спят, не снимая одежды.
— Их там не меньше трех десятков, — определил Олег. Он сильно втянул ноздрями, закрыл глаза. — Запаха чесночной колбасы не чую, так что чертей нет... вроде бы.
— А что нам черти? — спросил Томас гордо, хотя сердце затрепыхалось как у зайца. — Мы сами теперь такие черти!
В каменной долине горели три костра, возле них сидели и стояли воины. Не три, десятка четыре, все как подбор рослые, одетые в легкие доспехи, треть даже без шлемов, но все с топорами, круглыми щитами. Завидев выходящего Томаса, один вскрикнул, через мгновение на ногах оказались уже все.
Томас набрал в грудь воздуха, напрягся, нагнетая в себе ярость, бешенство, злобное неистовство, исподлобья оглядел бегущих на него врагов. Смерть!
Его меч с таким свистом покинул ножны, что даже калика опасливо отпрыгнул в сторону. Сам он завертел посох, образуя вокруг себя разноцветную защитную стену, похожую на полупрозрачный шатер, сквозь стены которого не проскользнет и стрела.
Воины набежали молча, раздался лязг, стук. Передние столкнулись в закованным в железо рослым рыцарем, его блистающий меч пронесся наискось, коротко скрежетнуло железо, Томас повторил быстрый удар в другую сторону, и только тогда раздались вопли, стоны, крики ярости и ужаса, а Томас сообразил, что меч пророка рассекает тела как капустные листья, не одного, а сразу троих-четверых повергает на землю — сколько зацепит!
— За Пречистую Деву! — заорал он, сердце уже колотилось мощно и победно. — За мать ее... благочестивую Анну!
Калика дрался молча, Томас слышал только непрерывный сухой стук. Воины тоже умирали молча, даже отползали раненые и покалеченные безмолвно, словно не желали нарушать благочестивых раздумий, а вокруг Томаса орали, вскрикивали, верещали, плевались, пытались ухватить хотя бы за ноги. Он рубил быстро и в страхе, что опрокинут и затопчут, пятился, враги спотыкались о трупы, а он ударами меча, оставлял их там, на земле.
Когда их осталось всего трое, они переглянулись, попятились. Все тяжело дышали, один был ранен. Томас сделал движение напасть, они попятились еще, не сводя с него злобных взглядов. Он сделал страшное лицо
и затопал ногами. Они в ужасе повернулись и унеслись прочь.
Калика вытер посох, набалдашник был не только в красном, но и в чем-то белом, что калика упорно называл серым. Томас с потрясенным удивлением рассматривал меч. Зеленое лезвие еще вспыхивало, постепенно замирая, словно возбуждение уходило, а залитое кровью лезвие снова блистало торжественно и победно, будто кровь впиталась в железо, или же благородное лезвие отторгло кровь презренных, сбросив на землю.
— Как... рубит, — пробормотал он, — как рубит!
Калика перевел дыхание, глаза все еще были встревоженными: