Вот оно, волнующее, вечно меняющееся и недостижимо прекрасное! Вот оно стоит перед ним живое, отлитое в тело этого юноши, в дерзком вызове его чуть согнутого стана, в блеске глаз, в широком лбе, резких скулах и тонких трепетных ноздрях неизвестного, необыкновенного человека…
Так они стояли друг против друга, пока Алан по внимательному, глубокому взгляду Аполонида не понял, что ему не грозит опасность. Тогда он доверчиво и смело шагнул к нему навстречу и, в свою очередь, стал внимательно рассматривать царского скульптора, его большие мозолистые руки, осыпанные чем-то белым, потертый передник и смешную пушистую бороду. Незнакомый старец вдруг весело подмигнул ему, дружелюбно похлопал по плечу и поманил за собой. Так состоялось это знакомство, резко изменившее судьбу Алана. Без малейшего колебания юноша последовал за Аполонидом в узкий коридор дворцовых служб. Он сразу почувствовал, что этому человеку можно довериться. Может быть, и его побег благодаря новому знакомству не причинит ему больших неприятностей. Наверно, этот старик важное лицо здесь, он сумеет защитить Алана.
Они, миновали несколько узких коридоров и вошли в огромный зал, уставленный длинными столами. Алан растерялся от грохота и беготни, наполнявших помещение. За столами двумя рядами сидели люди и мяли куски тягучей белой массы. Всмотревшись в их лица, Алан узнал многих. Тут были те самые люди, что не дали ему тогда напасть на охранника. Некоторые из них узнали его и приветливо улыбались, ни на секунду не переставая работать. Вдоль стола прохаживался дежурный воин-надсмотрщик с длинной толстой плетью в руке и обнаженным мечом за поясом. Видимо, он знал об исчезновении Алана, потому что грозно шагнул навстречу, но, увидев рядом с юношей царского скульптора, почтительно посторонился. Алан усмехнулся про себя: его выбор оказался верным и наказания за побег удастся избежать.
Между столами носили ящики, наполненные непонятными предметами. В конце зала два человека, блестя потными телами, вертели большое деревянное колесо, соединенное приводным ремнем с другим, поменьше, и за этим колесом, точно фокусник, стоял маленький человек. Он на лету хватал куски белой массы и, бросая их на быстро вертящийся круг, легкими прикосновениями пальцев превращал в высокие кувшины и ровные гладкие чаши. Пораженный Алан пришел в себя, только когда человек с бородой тронул его за плечо. Они, не задерживаясь, прошли через зал в небольшую светлую комнату. Здесь Алана ждало новое чудо.
Он вздрогнул и попятился к двери. Посреди комнаты, на столе, неподвижно лежал совершенно белый человек! И только присмотревшись юноша понял, что человек вырезан из камня. Он лежал спиной к Алану, опершись на согнутую руку и запрокинув голову. Глубокое, непонятное волнение заставило сильнее забиться сердце юноши. Словно боясь разбудить странного человека, он осторожно обошел его и отшатнулся, пораженный увиденным.
На столе лежал умирающий воин. Из широкой груди торчал обломок вражеской стрелы. На валявшемся рядом и уже бесполезном щите были начертаны какие-то знаки. А лицо с невидящими глазами смотрело вверх, как будто силилось и не могло победить надвигающуюся смерть. Воин прощался с жизнью, но в его полной скорби и боли позе не было мольбы о пощаде!
Нет! В нем застыло желание еще раз подняться и отомстить врагу, а сил уже не было… И грусть от сознания этого омрачала лицо. Алан осторожно тронул белого воина, словно желал еще раз убедиться, что это всего лишь камень.
Кто же смог вложить в камень такую потрясающую силу? Вопросительно и растерянно посмотрел он вокруг.
А бородатый мастер, улыбаясь, стоял у двери и с явным удовольствием наблюдал за Аланом. Кивнув, он обронил несколько непонятных фраз и жестом показал Алану, что тот должен остаться. Все так же улыбаясь, царский скульптор подошел к столу, на котором лежал воин, выдвинул ящик с непонятными инструментами и, склонившись над камнем, не спеша принялся за работу. Он изредка бросал на Алана изучающий взгляд. От волнения у Алана пересохло в горле — впервые увидел юноша за работой того, о ком слагались легенды.
Такой же мастер сделал и ту фигурку, что сожгли на костре… А человек с большими исцарапанными руками смело делает фигуру воина, и боги не гневаются на него за это. Значит, не прав был Хонг, запретивший даже смотреть на изображение человека? За что же боги похитили тогда его шкуру? Ведь он нарисовал на камне только жалкое подобие человека?
Этот же мастер вложил в камень человеческие чувства — боль, скорбь и гнев на врага, — и боги не обрушили на него за это своей жестокой кары…
Долго еще испытывал Алан благоговейный трепет, подходя к великому творению греческого мастера. Он невольно сравнивал себя с этим воином: его тоже свалили враги, только он еще поднимется и отомстит за себя. А пока он будет присматриваться и учиться великому искусству, постигать те чудеса, которые окружали его. И, затаив все чувства, равнодушный с виду, юноша ревностно исполнял все, что от него требовали. Аполонид был доволен своим новым подмастерьем. Он поговорил с экономом, и тот легко согласился перевести раба в мастерскую.
Первое знакомство с городом надолго запомнилось Алану. Постепенно хаос увиденного стал распадаться на отдельные картины, вызывал множество вопросов, и ответы на них требовалось получить как можно скорее. Только разобравшись во всем можно отважиться на новый поединок с этой каменной чужой страной. «Пойми, чего хочет враг, и только тогда нападай» — так часто говорил Хонг. Алан же не знал даже самого главного: кто в этой стране его беспощадный, непримиримый враг, а кто — возможный друг?
Нищий старик, что привез на рынок дыни, не нападал на него, как тот толстяк, не стал звать стражу, а даже подарил ему дыню… Чем скорей он научится отличать врагов от друзей, тем скорей завоюет свободу.
Алан с упорством стал запоминать слова чужого языка, языка врагов… Его знали большинство рабов из гончарной мастерской. Научившись понимать этот язык, он сможет наконец заговорить с ними, сможет узнать, почему не захотели они помочь ему тогда, в сарае… В мечтах Алан уже видел картины, желанные и дорогие ему: все, кто был в сарае, набрасываются на стражу, захватывают оружие…
Пусть их немного — но вместе они справятся с ночным городом! Даже десяток воинов с оружием в руках, проникшихся верой в то, что свобода важнее жизни, — грозная сила.
Все эти дерзкие мысли исчезали с приходом скульптора, и вновь, затаив дыхание, следил Алан, как возникало чудо: из-под рук человека в перепачканном фартуке неудержимым потоком выливалось то, что будило в сердце юного скифа дорогие воспоминания, то, что жило в солнце, в зеленой тайге, в глазах Инги…
Алан сильно изменился: суровость воина уступила место пристальному вниманию к окружающему, глубоко спряталась тоска по родине, даже Инга вспоминалась реже. Все чаше возникал вопрос, заслонивший все остальное: «Как? Как это делается?» — вот что хотел он понять, во что бы то ни стало. Это страстное желание, подавляя все остальные чувства, овладело юношей.
Даже греческого мастера, для которого Алан отныне стал простым рабом-натурщиком, в первое время удивлял пытливый взор юноши, неотрывно следивший за его работой.