Мало ли чего он хотел! Все это было недостижимо. Он опустился на землю прямо там, где стоял, и сел, свесив голову, борясь со слезами.
С точки зрения Джуравиля их первая встреча прошла в целом удачно. Он знал, что личность Элбрайна еще вызовет бурю сомнений, и в особенности со стороны Тантан, которая могла быть на редкость упрямой. Но беседа с мальчиком окончательно убедила Джуравиля, что в его жилах течет поистине кровь Мазера и что он — самый подходящий кандидат на роль будущего Защитника. Как и в Мазере, в Элбрайне ощущались проказливость и любовь к жизни, пусть и не бросающиеся в глаза, в особенности сейчас, в столь тяжкий момент его жизни. Мальчик был способен контролировать свои чувства и в случае необходимости вызвать в душе некоторую отстраненность, помогающую выжить… А вот удержаться от вопроса о крыльях он не смог. Ему страстно захотелось узнать, и потом, когда он узнал, воображение тут же нарисовало ему удивительную картину полета. Все это было написано у него на лице, никаких слов не требовалось.
Хорошо, что даже в самую мрачную пору своей жизни Элбрайн способен думать о таких вещах. И держался он тоже хорошо — стоически, можно сказать. Тантан не права. Теперь Джуравиль не сомневался — у мальчика есть характер.
Элбрайн хотел есть, хотел спать, но эти мысли отошли на задний план под наплывом воспоминаний о том, что он пережил за последние часы. Долина Облачный Лес, со всеми ее звуками и многоцветием, со всеми ее яркими образами, дразнила мальчика, манила его к себе. Джуравиль ничего не говорил о том, что он должен оставаться там, где был. Элбрайн встал, отряхнулся и отправился бродить среди деревьев.
Так он и провел остаток дня, с любопытством вглядываясь в то, что его окружало. Он нашел ручей и около часа наблюдал за плавающими не известными ему желтыми рыбками. Потом заметил оленя, но, как только попытался приблизиться к нему, тот убежал прочь и исчез в густой зелени так же молниеносно, как и Джуравиль.
Этот день открыл ему множество чудес — и одно из них состояло в том, что он смог на время забыть о своем ужасном прошлом, неопределенном будущем и жить просто в настоящем. Это само по себе было чудом и принесло огромное облегчение. Но то, что он увидел, когда наступили сумерки, оказалось даже более впечатляющим.
Прямо в центре пелена тумана над долиной эльфов расступилась и показалось чистое голубое небо. Полоска неба медленно расширялась, и Элбрайн, с изумлением наблюдая за ней, чувствовал во всем этом присутствие чего-то сверхъестественного, магического. Вскоре небо над ним полностью очистилось и показались первые звезды.
Увидев небольшой холмик, он взобрался на него, по дороге несколько раз споткнувшись, потому что взгляд его был неотрывно прикован к небу.
Сейчас отдельные клочья тумана оставались только по краям долины. Вобрав в себя тьму, они очерчивали границу между небом и землей. Элбрайн остановился на вершине холма, испытывая странное чувство, словно он все еще продолжает идти, поднимается к ослепительно ярким пятнышкам, призывно мигающим в ночном небе. Внезапно до него дошло, что вокруг звучит музыка, прекрасная и гармоничная, на крыльях которой он и поднимается ввысь, к далеким звездам, к их свету и неразгаданным тайнам.
Он не мог бы сказать, сколько минут — или даже часов — прошло, прежде чем он вышел из транса. Вокруг сгустилась ночная тьма; шея болела от долгого пребывания в неудобной позе.
Он снова вернулся на землю, но удивительная нежная музыка продолжала звучать, излучаемая каждой тенью, каждым деревом, даже, кажется, самой землей.
Он чувствовал — пока звучит песнь эльфов, никакому ужасному воспоминанию не пробиться в его сознание, никаким страхам не завладеть им. Элбрайн медленно спустился по склону холма, часто поднимая взгляд к небу. Потом он заставил себя смотреть только по сторонам, надеясь, что таким образом его глаза привыкнут к темноте.
Он остановился, напряженно вслушиваясь и медленно поворачиваясь. Ему страстно хотелось понять, кто же поет эту дивную песнь. Определив направление, откуда, по его мнению, она раздавалась, Элбрайн решительно двинулся в ту сторону, горя желанием увидеть неведомого певца.
Много раз этой ночью Элбрайн проникался уверенностью, что вот-вот добьется своей цели. Много раз он выбегал из-за поворота тропы или неожиданно выпрыгивал из-за дерева, рассчитывая застать эльфийского певца врасплох, но лишь однажды увидел проблеск чего-то, похожего на факел.
Песня не стихала, со временем к ней присоединились другие голоса, но ни одного из поющих Элбрайн так и не увидел.
Джуравиль нашел его на рассвете, свернувшегося калачиком в углублении у корней векового дуба.
Пора было приступать к делу.
Часто я сидел и смотрел на звезды, восхищаясь ими, странствуя среди них. Для меня они — сверкающие символы вопросов без ответов: о смысле человеческого существования, о нашем месте в этом мире, нашем предназначении, самой смерти, наконец. И конечно, эти немеркнущие искры — маяки надежды.
Ночное небо — моя самая большая любовь за все годы, проведенные в Облачном Лесу. В сумерках, когда туман уходит к краям элъфийского леса, а позади него возвышаются покрытые мраком, молчаливые, таинственные горы, на небе появляются звезды, и я не знаю места в мире, где они сияли бы так ярко. Силой магии я возношусь в небеса — не только дух, но, кажется, и само мое физическое тело, — поднимаюсь над миром и брожу среди звезд, купаюсь в их свете, проникаю в тайны Вселенной.
Здесь, в эльфийском лесу, под эльфийским небом, я познал, что такое чистое созерцание, освобождение от физических оков, единение со всей Вселенной. Под этим небом, которое ставило передо мной столько вопросов, я обретал бессмертие. Я поднимался над нашим бренным существованием, покидая землю, где все постоянно течет и все изменяется, и пребывал в вечности.
Эльфы живут несколько столетий, люди — всего лишь несколько десятилетий, но и для тех и для других эта жизнь — лишь начало вечного путешествия или, возможно, продолжение путешествия, которое началось задолго до их земного воплощения. Дух вечен — как вечны звезды. Под эльфийским небом я понял, что это правда.
Под эльфийским небом я говорил с Богом.
Элбрайн Виндон
Элбрайн подвернул штаны — точнее то, что от них осталось, — выше колен и носком ноги потрогал темную воду.
Холодная. Она всегда холодная; он даже затруднился бы объяснить, зачем по утрам снова и снова проверяет это, прежде чем зайти в нее.
Откуда-то сзади, из-за густых кустов, донеслось:
— Поторопись!
Слово прозвучало не на языке Хонсе-Бира, а на напевном языке эльфов, который Элбрайн уже начал понимать. Он машинально оглянулся через плечо, хотя знал, что не увидит никого из тол’алфар. Он прожил в Облачном Лесу уже три месяца, наблюдая, как зима завладевает землей за пределами и в некоторых местах заколдованной эльфийской долины. Неизвестно, где именно находился Облачный Лес, но предположительно где-то в северных широтах Короны, за пределами Вайлдерлендса. По расчетам Элбрайна, зимнее солнцестояние уже миновало, и Дундалис — или то, что осталось от деревни, — покрывает толстый слой снега. Он хорошо помнил все то, что зима всегда приносила в Дундалис, — порывистый ветер, швыряющий ледяную крупу в стены дома, груды наметенного за ночь снега, иногда такого глубокого, что мальчику и его отцу по утрам приходилось долго разгребать его, просто чтобы выбраться наружу.