Томас сделал Бурлану подбадривающий знак, и тот запел дрожащим голосом, похожим на блеянье старого козла. Томас нахмурился, он помнил голос Бурлана другим, не издевается ли над ним хозяин, не передразнивает ли гостей, что просто недопустимо для любого европейца, даже не просвещенного, а уж для цивилизованного, коими являются благородные рыцари войска Христова...
В дверном проеме остался один воин, да и тот пятился, пугливо задирал голову, глядя на потрескивающий потолок. Томас на миг умолк, набирая в грудь воздуха, из коридора донесся топот убегающих ног. Томас с жаром в сердце запел о последней битве Роланда, когда он разил сарацин любимым мечом, пощады от них не желая. Поперек трещины пролегла еще одна — пошире. Посыпались камешки. Олег похлопал Томаса по плечу, указал на трещину, поднялся:
— Спасибо, хозяин за прием. Это по-нашенски! Все для гостей. Но пора и честь знать. Сэр Томас, забирай чашу, пора в путь.
Бледный Бурлан кое-как вздел себя на ватных ногах. Доспехи на нем звенели как посуда в телеге, когда конь несется вскачь по лесной дороге через пни и колоды. Томас провозгласил упрямо:
— А я желаю гулять!.. Умереть, так захлебнувшись в бочке с вином!
Он звучно икнул, поспешно зачерпнул вина, осушил. Олег похлопал по плечу, сказал предостерегающе:
— Сэр Томас! Прошлый раз, когда мы гуляли, весь город разрушили... Нехорошо!
— И здесь... ик... раз-р-р-рушим...
Ковшик в его руке смялся как листок лопуха. Он отшвырнул негодующе, полапал не глядя по столу, нащупал блюдо, где совсем недавно лежал жареный кабанчик.
— Нехорошо, — повторил Олег укоряюще. — Тебе было велено в наказание сорок поклонов и поститься два дня без вина, а мне, язычнику, наказали принести в жертву Перуну две овцы, одного козла и троих христиан! Если и сейчас накажут, то где я тут найду овец и козла? Хорошо, хоть христиане...
Он уставился мутным взором на последнего отважного воина, что стойко загораживал дверь, несмотря на то, что рядом зияли страшные проломы в обеих стенах, куда проехали бы по два всадника в ряд. Воин побледнел, всхлипнул, его словно ветром унесло, лишь прогремела частая дробь каблуков, а внизу хлопнула дверь.
— Да и тебе, — продолжал Олег увещевающе, — легче гореть в аду, чем протерпеть два дня без вина! Пойдем.
Томас в трагической рассеянности, думая над словами калики, сворачивал в трубку железное блюдо, снова бережно расправлял, как помятый пергамент, тут же сворачивал снова. Взор его оставался мутным. Олег поднял его за плечи. Томас в последнем проблеске сознания сгреб чашу, прижал к груди обеими руками. Олег повернулся к Бурлану:
— Вели быстро подать двух коней в запас! С одеялами, едой на неделю. И собери ему доспехи, вы с ним одного роста. Да побыстрее, а то он все разнесет!.. Он и Храм Соломона разрушил, и сады Семирамиды... и Вавилонскую башню... вторую, которая поменьше...
С его помощью Томаса облачили в полный рыцарский доспех. Олег торопливо вывел рыцаря из здания. Пол качался как морские волны, впереди мелькали тени, головы высовывались и пропадали. Все двери были распахнуты, со двора слышалось ржанье, испуганные вопли.
Олег свел Томаса с крыльца, обнимая за пояс. В темной ночи при красном свете факелов метались люди, таскали мешки, седельные сумки. Двое оседланных коней прыгали, испуганные факелами и криками, пытались вырвать поводья.
Самые отважные рискнули подвести коней к крыльцу, Олег помог Томасу взобраться в седло, воткнул ему в руки поводья. Томас тут же начал клевать носом, Олег с ужасом чувствовал как быстро тяжелеет собственное тело. Ноги стали как чугунные, во рту пересохло, язык царапал горло.
— Исполать, — пробормотал он, — провож-ж-ж-жать не надо...
Уже в седле он взял из руки Томаса поводья, послал коней шагом к пролому. Раскатившиеся глыбы убрали, но ворота оставались посредине двора. Кузнецы и плотники при свете факелов сдирали железные скобы и полосы, растаскивали тяжелые бревна. Завидев приближающихся странников, которые вышибли ворота, бросили ломы и разбежались.
Быстро теряя силы, Олег в страхе косился на Томаса. Тот качался, наконец лег на конскую гриву. В проломе стучали топоры и молоты. Олег подумал вяло, что сейчас они с отважным рыцарем не отобьются даже от воробьев.
Внезапно стук резко оборвался, тени мелькнули и пропали во тьме. Кони освобожденно вынеслись из-под каменного свода, бодро понеслись в ночь. Холодный воздух пронизал до костей, Олег съежился, чувствуя себя как с содранной кожей. Он покрепче вцепился немеющими пальцами в тяжелые, cловно намокшие бревна, поводья, из последних сил ударил пятками коня.
Дорога смутно блестела под мертвенным светом звезд, луны не было, земля выглядела пугающе темной, лишь чуть-чуть серебрились верхушки бугров, пеньки, валуны.
По обе стороны дороги замелькали исполинские деревья. Кони бежали как по узкому ущелью, слабый свет звезд едва серебрил дорожку. Холод смерти все глубже забирался в застывшее тело Олега, что уже истратило все жизненные силы, сердце билось все медленнее и тише. Наконец деревья сдвинулись, ветви над головой переплелись, закрывая небо.
Кони остановились в полной темноте, темнее чем деготь или смола.
Больше Олег ничего не помнил.
Ему чудилось в странном сне, что он лежит на берегу речки. Волны плещутся в двух шагах от головы, вскидывается рыба, хватая низко пролетающих комаров, а ему, глядя на толстую рыбу, отчаянно хочется есть. Не комара, а толстую глупую рыбу.
Он с огромным усилием поднял тяжелые веки. Лежит на берегу реки, волны плещутся в двух шагах. Свет странно рассеянный, тусклый, красноватый, а небо сплошь затянуто низкими тучами.
Олег пощупал себя, вяло удивился: полуголый, ребра торчат как доски на рассохшейся лодке, живот почти прилип к спине. Во рту распухший язык царапает небо, но едва Олег пошевелился, отчаянно захотелось есть. Не пить, хотя во рту пересохло, а именно есть. Хорошо бы — толстую жирную рыбу...
Рядом раздался стон. Томас лежал с закрытыми глазами, сильно исхудал, глаза ввалились, на щеках выступила двухнедельная щетина. Раздетый до пояса, худой, на широченной груди резко выступили кости, а ребра едва не прорывают туго натянутую кожу.
Он потряс Томаса за плечо. Собственная рука двигалась как неживая, Олег удивился ее худобе. Рыцарь тяжело вздохнул, глаза открылись. В них было непонимание, затем слабая улыбка раздвинула бескровные губы:
— Сэр калика... Я думал, мы расстались... Ведь тебе место уготовано в аду, а мне пришлось бы одному петь с арфой в руках... Но Пречистая помнит о мужской дружбе, поместила вместе...
Он с усилием повернул голову, с удивлением смотрел в нависающие прямо над головой странные красноватые тучи. Олег сел, голова тупо болела, перед глазами двоилось. Вода журчит в двух шагах, большой ручей, а не река, но странное дело, Олег с великим трудом различал противоположный берег. Что-то случилось с его глазами, ибо нигде не видел таких красноватых сумерек — или рассвета? — а за свою долгую жизнь побывал в разных уголках белого света, созданного бессмертным Родом.