— Старший волхв, не иначе, — сказал Томас тихонько.
— Аббат, — возразил Олег тоже шепотом. — Или сам епископ!
Томас засопел негодующе, но уважительно смолчал, ибо местный волхв или епископ оглядел поле схватки из-под старчески набрякших век, простер перед собой дрожащие длани. С двух сторон подбежали монахи, почтительно поддержали ему вытянутые руки.
— Кто вы, неведомые? — спросил пышно одетый волхв или епископ, а может, аббат.
— Паломники, — ответил Томас почтительно. — Едем потихоньку из Святой земли, никого не трогаем, не задеваем... Вот тут монахи вашего монастыря нас встретили по странному ритуалу, но вон даже сэр калика, хоть и язычник, понимает, что в чужой монастырь со своим уставом не прут. Где-то ноги вытирают, а где-то не вытирают...
Старик сказал дребезжащим голосом:
— Я наставник этого знаменитого монастыря. Здесь изучается боевое искусство лучшего в мире мао-шуя. Мы чтим великих героев, даже бродячих, и просим вас почтить пребыванием древние стены нашего необыкновенного монастыря с единственно верным уставом.
Он замер, старческие глаза неотрывно смотрели на Томаса и Олега. Руки его опустились, но монахи остались рядом, поддерживая старца за плечи.
— Ну, мы не совсем уж чтобы великие герои, — пробормотал Томас, он выглядел ошарашенным, а Олег, звучно хлопнул по металлическому плечу. — Пойдем, а то их и на семена не останется! Прямо расшибаются, только бы гостеприимство выказать!
На открытой веранде для них поставили стол из полированного орехового дерева, постелили циновки. Олег кое-как сел, скрестив ноги, хотя суставы трещали, как на морозе, — у сарацин научился, а бедный Томас пытался сесть и так и эдак, наконец свирепо содрал панцирь, от распаренного тела сразу дохнуло давно не мытым благородным рыцарем, сел на железные доспехи. Блестящий шлем поставил рядом на пол, волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам, осветив стены золотым сиянием.
Поглядывая друг на друга через стол, они хватали со стола перепелов, обжаренных в белой крошке сухарей, нашпигованных орехами и салом, настолько нежных и сочных, что Томас съедал с костями. Еще нежнее были фазаны, куропатки, скворцы — умело испеченные на вертелах, а уж запеченные в противнях вовсе таяли во рту. Томас едва успевал давить на крепких зубах ядра орехов — мелких лесных и крупных греческих, а перед ними уже ставили огромные блюда со свиными окороками, нашпигованными восточными пряностями, густо утыканными целыми орехами, посыпанными искрошенными ореховыми дольками и мелко нарезанной пахучей травой.
Перед Олегом поставили огромное блюдо с горкой шевелящихся копченых
колбасок, настолько красных и тонких, что сперва принял за дождевых червей и брезгливо отодвинул, Томас тут же ухватил блюдо обеими руками и придвинул к себе ближе — знал или догадался, живя среди сарацин.
Все-таки Томас опузырел раньше, распустил пояс, начал отдуваться, наконец отвалился от стола и лишь с завистью смотрел на калику, который невозмутимо поглощал горы мелких жареных птичек, печеную рыбу, политую кисловатым соусом, мелко нарезанные тонкие ломтики молодой оленины, утонувшей в крупных сочных ягодах, фрукты, ягоды, снова жареное, печеное, вяленое и копченое мясо...
Не выдержал, сказал ядовито:
— Отшельники кормятся медом и акридами! А ты, доблестный сэр калика, второго кабана доедаешь!
— Сам говорил, в чужой монастырь со своим уставом не прут. Лопай, что дают, не перебирай харчей.
— А то бы ты предпочел акриды?
— С медом, — напомнил Олег скромно. — Но сейчас я вышел из малого отшельничества, помнишь? А в Большом Уединении я живу той жизнью, что и все. Не выделяясь, не отличаясь.
Томас смолчал, но взгляд синих глаз говорил отчетливо, насколько калика не выделяется, принимаясь уже за третьего кабана, запивая водопадами хмельных напитков, ячменного пива, заедая горами вареных крабов, когда снова выхлестывает кувшины красного вина, не моргнув глазом ест раскормленных пятнистых змей, толстых лягушек, студенистых устриц, на которых Томас боялся даже смотреть, зеленел лицом, а телом шел пятнами, как эти лягушки и питоны.
Внизу на дворе неутомимо упражнялись монахи. Прыгали, кувыркались, бились на шестах и деревянных мечах молодые и немолодые мужчины в одинаковых желтых халатах. В сторонке отдельно махались с деревянными цепами, Олег залюбовался — в селах нередко дрались цепами деревенские парни, но здесь монахи вообще проделывали чудеса. Правда, цепа намного короче и легче, но надо помнить, что народ здесь хоть и шустрый, но мелковат, славянский цеп могут и не поднять, а этим облегченным — здесь его кличут нунчаки — машут легко, быстро перебрасывая из руки в руку, размахивая над головой.
В дальнем углу сада упражнялись самые сильные или умелые. Олег и Томас еще не разобрались, но там вокруг упражняющихся всегда толпились зеваки, ахали и приседали в благоговейном страхе, повизгивали. Один из умелых — или сильных — разбивал ребром ладони два булыжника, поставленные один на другой, второй страшным ударом кулака ломал толстую палку, а третий, люто вздувая мускулы, завязывал узлом железный прут толщиной с кочергу, после отдыха сгибал или завязывал следующую.
Томас сказал неодобрительно:
— Монахи?.. Язычники, на которых не пал еще свет Христа!
Олег отхватил увесистый ломоть от сочной грудинки, с духмяным запахом, посолил, поперчил, сдобрил горчицей, красиво посыпал мелкой зеленью и толченными корешками:
— Зато знают кухню. К богам ведет много путей. У этих в желтых халатах — через упражнения. Это тот же пост, что у вас — христиан. Пост — это власть духа над низменной плотью, верно? Здесь этот же высокий дух заставляет упражняться до тех пор пока, не валятся замертво. То же монашество — ни женщин, ни плясок, ни вина! Только вместо молитвы — упражнения. Ну, а при разных путях служения богам...
— Богу, — поправил Томас недовольно, — Бог един!
— А ангелы, архангелы, херувимы, серафимы, престолы и прочие — разве не боги помельче? Ладно, при разных путях требуется разная пища.
Томас все не отрывал глаз от зеленого сада, полного визга, воплей, сухого стука деревянных шестов:
— Пойдем поглядим?.. Многое здесь непонятно.
— Только многое? — удивился Олег. — Счастливый!
Он вытер рот рукавом, с сожалением оглядел стол, куда молчаливые монахи бесшумно сносили с разных сторон еду и питье, приличествующие отшельнику, который несколько лет упражнял себя в голоде. Томас уже поднялся, напяливал панцирь, без которого ни шагу, даже спать не ложился. Нахлобучил шлем, разве что не опустил забрало, опасливо оглянулся на огромный меч, тот зловеще поблескивал отполированной рукоятью в углу рядом с мечом Олега, но калика негромко прошептал:
— В гостях!.. Не думаю, что нарушат обычай гостеприимства.