— С вами заснешь, — сказала она жалко. — Один храпит и одеяло стягивает, другой будит и в глаза светит...
Крестоносцы продвигались уже десятый день по землям славянского народа пруссов. Дорога все еще шла среди вековых деревьев, но чаще стали попадаться болота, лесные озера. Деревья стояли в желтых и красных листья, ветер срывал и бросал в лицо, а когда пошли дожди, дорога стала совсем непроходимой.
Дважды встретили покинутые селения, обнесенные частоколом. Жители покинули загодя, даже скарб нехитрый унесли: явно приближение крестоносцев было замечено задолго. Вымещая злобу, село сожгли, хотя намучились, пытаясь в проливной дождь зажечь дома, разбили на мелкие камешки изваяние языческого идола.
На тридцатый день, пройдя земли пруссов по краешку и не вступая с ними в кровопролитные бои, вторглись в земли лютичей, самого опасного врага.
Рыцари и латники крестоносцев в ожидании подхода подкреплений встали лагерем на берегу Вислы. Собрались, кроме войска самого Ордена, еще и рыцари германских княжеств, прибыли поляки, чехи, даже венгры и франки. Зелень широчайших лугов скрылась под разноцветьем шатров, повозок, знамен
— каждый род держался обособленно, ревниво.
Ядром войска была дружина Ордена, которую возглавлял Гваделуп, самый могущественный из рыцарей, он же магистр Ордена. Отряд его был лучше всех вооружен, кони были рослые, могучие, воины все как на подбор похожие на столетние дубы — крепкие, умелые, закаленные в боях, ни одного старого или слишком молодого. Они держались обособленно, только из их лагеря не слышно было песен и пьяных выкриков.
Другие с опаской посматривали на их серебряные шлемы, блестящие доспехи, одинаковые мечи в кожаных ножнах, треугольные щиты, обтянутые темно-красной кожей. Только они были одеты одинаково, словно оружие им ковали у одного оружейника. Так оно и было: их оружие и доспехи изготовили
в далекой Римской империи, той половинке, что со столицей в Константинополе, а там могли изготовить и десять тысяч таких доспехов в их исполинских оружейнях.
Проводники, сами набившиеся в помощь из племенного союза бодричей, умело вели огромное войско через дремучий лес, находили брод через болота, тайные тропы вдоль завалов. Гваделуп с горечью, а потом с яростью видел, как целые отряды отбиваются, уходят искать добычу сами, а то и остаются. Ударом был уход хорошо вооруженной дружины франков. У них были лучшие лучники, они на ходу без промаха били рябчиков, горлиц, а то и просто белок.
Последним ушел граф Манфред, а ним и тяжелые конники. Как ни ярился Гваделуп, но графа понять мог. Тяжелая рыцарская конница гибла в болотах, ломала ноги в завалах, а чаще всего застревала среди нарочито устроенных засек.
С его уходом осталось только пешее войско, немалый обоз да рыцари охраны. Но этого было немало, одной рыцарской охраны набиралось около тысячи человек, да еще около десяти тысяч тяжело вооруженных кнехтов. К тому же в обозе около тысячи совсем не слабых воинов. Против сарацин не всегда ходили такой силой, но сарацины далеко, туда еще добраться надо, а эти земли под боком!
Лес становился все гуще, дремучее, непролазнее. Обитали в нем, как казалось, одни медведи, волки, лоси и олени, да стада свирепых лесных кабанов. Проводники-бодричи понукали идти дальше, они больше всех старались, чтобы поход увенчался успехом, чтобы проклятые немцы нанесли поражение еще более проклятым лютичам. Немцы, хоть и враги, но дальние враги, а лютичи, хоть и соседи-славяне, но рядом, а все знают, что во всех бедах всегда виноваты соседи, и если их перебить и взять их земли, то сразу жить станет легче и веселей.
Наконец стена леса расступилась, дальше была ровная зеленая гладь, березки торчали редко, да и то каргалистые, чахлые, а снова лес начинался почти на горизонте. Передние рыцари, несмотря на предостережение проводников, сдуру пустили коней вскачь. Зеленая гладь толстого мха прорвалась без треска, всадники исчезли в глубине вместе с конями. Темная вода сомкнулась, а разорванные края зеленого ковра медленно стягивались, закрывая рану.
— За этим болотом, — поспешил сказать старший проводник, — и есть стольный град лютичей! Всего их союза!
Гваделуп схватился за меч, огромным усилием сумел обуздать гнев. Если обезглавить проводников, предателей своего славянского народа, то все войско останется в этих лесах, усеет костями и доспехами берег болота. Он казнит их потом, когда возьмет и сожжет столицу лютичского союза, куда входят сотни славянских племен!
Томас чувствовал, что эти деревья никогда не кончатся. Калика обещал, что лес будет тянуться до самого Лондона и дальше, только придется перебраться через полоску холодной воды морского пролива.
Лес не только не кончался, а становился все дремучее, угрюмее. Ветви поднялись, можно идти, не пригибая головы, зато наверху ветви сомкнулись, неба не видно, только желтеющая с красным багрянцем листва и шорох лесных зверей, что живут на ветвях, следят за ними, спрятавшись за листвой.
Одно лишь было на пользу: они сумели оторваться от погони. Сколько бы народу или чудовищ Тайные ни бросили на их поиски, они не могут прочесывать всю Европу, заглядывать в каждое дупло и покинутые берлоги. Если и сторожат, то главные дороги, а они пробираются такими тропками, что не всякий медведь знает про них.
Переждав мелкий дождь под ветвями раскидистой сосны, Томас кивнул Яре и выполз наружу. Воздух был сырой, под ногами чавкал толстый слой промокшей хвои. На кустах матово поблескивали крупные капли воды.
Томас выломал длинный прут, пошел впереди, хлопая им по ветвям кустарника. Вода стряхивалась наземь, все же лучше, чем через каждые сто шагов ложиться на спину и трясти задранными к небу ногами, вытряхивая воду из сапог.
Их схватили во сне. Набросили крепкую сеть, обрушили град тяжелых ударов окованными дубинами. Томас взревел, пытался порвать сеть из прочных веревок, но били так сильно, что вскоре упал на колени, в голове звенело. Слышал отчаянный крик Яры, потом мир померк, и он погрузился во тьму.
Когда очнулся, лежал в углу бревенчатой избушки. На руках были железные браслеты, из соединяла короткая цепь. Звенья были под стать корабельным. Он был в своей вязаной рубашке, доспехи сняли и унесли, как и мешок с чашей.
Яра сидела, скорчившись, напротив. Ее трясло. Томас рассмотрел белое лицо, и сам ощутил под собой леденящий холод. Земля была сырая и едва ли не мерзлая. Платье на Яре было разорвано на груди, но руки были свободными.
Он шевельнулся, застонал. Тело пронзила острая боль. В лиловых глазах блеснули слезы — она смотрела на него с состраданием. Теперь он рассмотрел на ее нежном лице ссадину на скуле и кровоподтек под глазом.
— Господи... — прошептала она. — Они так страшатся тебя, что и потом... когда ты потерял сознание... еще били своими страшными дубинами!