— Придется пробежаться, — сказал Томас и с сомнением посмотрел на Яру. Впрочем, сомнение было другого рода. Похоже, не удивился бы, обгони она их обоих на крыльях. Или на метле.
— Не успеваем, — пробурчал калика.
Томас сам видел сожалеюще, что гроза настигает чересчур быстро. Олег наметанным глазом вычленил что-то подозрительное среди груды камней.
— Влево и за мной!
— Что там? — насторожился Томас.
— Пещера. До города все равно не успеем.
Томас фыркнул:
— Вот уж не думал, что побуду отшельником!
— Конем или ослом был, — ответил калика равнодушно, — почему не побыть и отшельником?
— Когда это я был конем? — оскорбился Томас.
— Я сам видел, как ты однажды в Киеве нес конскую попону. И даже седло.
Томас подошел к Яре.
— Снимай сапоги.
Она посмотрела с вызовом.
— Мне кажется, тебе не подойдут.
Он нахмурился.
— Я не шучу.
Она нехотя села, попыталась стянуть сапог. Он покачал головой, умело снял, другой рукой придерживая ее под коленом. На правой пятке вздувалась большая красная водянка. Томас покачал головой, осмотрел ногу тщательнее. Ее ступня была узкая и с нежной кожей. В его широкой ладони она выглядела маленькой и нежной, ему пришлось напомнить себе, что Яра совсем не крохотная и беспомощная женщина, это его ладони похожи на весла.
Он держал ее ступню, ощупывал растертые места. От ее розовой ступни в его ладонь шел мощный поток странного тепла. Томас разогрелся, даже сердце застучало чаще. Он чувствовал, как горячая кровь прилила к щекам, а шея раскалилась докрасна.
— Каждый солдат должен уметь наматывать портянки, — строго заметил он. Его голос прозвучал хрипло.
— Я не солдат, — огрызнулась она. Ее голос тоже изменился, звучал ниже, с хрипотцой.
— Если в походе, — возразил он, — солдат. А командую я. А ты должна подчиняться... Сейчас приказ таков: смени портянку... Нет, дай я сам намотаю.
— Я сама, — возразила она слабо.
— Не черта ты не умеешь. Собьешь ноги, а мне тащить калеку?
Она фыркнула, а он принялся наматывать ей чистую тряпицу. Делал он это умело, бережно, прикасаясь так осторожно, словно держал только что вылезшего из яйца птенчика.
Калика посматривал нетерпеливо: гроза была чересчур близко. Двигается медленно, слишком много несет, тем более лучше под нее не попадать.
— Скоро там?
— Готово, — ответил Томас.
Он выпустил ее ногу, поднялся — высокий, собранный, снова полный сил, с синими глазами на загорелом лице. Покровительственно похлопал ее по плечу, как молодого солдата, допустившего оплошность, не совсем безнадежного, вскинул мешок и быстро пошел, почти побежал с холма в сторону пещеры.
Она смотрела с ненавистью в его прямую спину. Калика перехватил ее взгляд.
— Клюнула?.. Думаю, зря.
Она даже подскочила от негодования.
— Я?.. Да лучше я утопну в болоте!.. Да пусть он сгорит в аду!.. Да я...
Он кивнул, будто именно этого и ожидал.
— Вот-вот, об этом и говорю.
— Эх, калика! — сказала она с сердцем. — Ты вроде бы повидал мир, но почему такой дурень? Хоть знаешь, с кем я заручена? С тем самым Михаилом Урюпинцем, о котором мы слушаем всю дорогу. А ты киваешь на этого тупого... этого...
Олег покачал головой. Михаил Урюпинец, герой и подвижник, защитник рубежей, мог бы избрать и кого-то лучше. С его славой богатыря и победителя дракона мог бы взять любую девку, знатную или не знатную. Любой князь отдаст с радостью дочь, только бы иметь такого могучего зятя.
Впрочем, подумал он печально, это он так считает. Вернее, считал тысячи лет, даже заставлял мир двигаться в ту сторону. Но ряд катастроф, срывов, неожиданных провалов заставил усомниться в своей правоте. Человек нелеп, он не делает так, как правильно. Он поступает так, что никогда не угадаешь, в какую сторону свернет и что сотворит. Так что нельзя осуждать ни Михаила, ни... Яру. Хорошо бы понять, почему так поступают. Его не устраивает премудрость вроде «Любовь зла — полюбишь и козла»! Или козу.
Хоть калика сказал, что до пещеры рукой подать, но Яра уже двигалась, почти ничего не видя сквозь завесу соленого пота, что выедал глаза. Ноги стали, как две колоды, на которых рубят самые суковатые поленья, да и то подкашивались, отнимались.
Ее исцарапанные руки хватались за ветви, шершавую кору, иной раз даже за корни, холодные и скользкие, и тогда она не могла понять, идет или уже ползет на четвереньках. А корни освобожденно вздымались из-под толстого зеленого ковра.
Нога подвернулась на ровном, как ей показалось, месте. Она непроизвольно вскрикнула, тут же возненавидев себя за проявленную слабость. Далекая спина рыцаря сразу напряглась, он развернулся, и Яра увидела, как расширились его синие, как озера в летний день, глаза.
Через мгновение он был рядом.
— Что с тобой?
— Нога... — проговорила она сквозь стиснутые зубы. — Да-да, ты говорил...
— Ну и что? — усмешка на его лице была наглая. — Я знал, что такое случится. У моего дяди тоже была корова...
Он быстро опустился, умело осмотрел ногу. В сарацинских городах увечья бывали не только от ран, но и от падений, камней, сброшенных с башен и стен бревен. Он умел различать вывихи, переломы, умел составлять сломанные кости не только в голени, что проще всего, но даже в коленной чашечке.
Ее стопа начала набухать, наливалась темной кровью, синела. Яра смотрела на него сердитыми глазами. Томас улыбнулся волчьей усмешкой.
— Больно?.. Ничего, будет еще больнее.
— Еще бы, — ответила она затравленно. — Давай, глумись! Твое время.
— Да, — согласился он, — это мое время.
Она вскрикнула, потом закусила губу, терпела. Он ощупывал, тянул, вправлял, вслушивался, снова щупал и мял сильными пальцами. Резкая боль сменилась ноющей, но и та медленно растворялась в его ладони. Яра чувствовала снова ту странную теплоту, что начиналась от его пальцев и медленно, как морской прилив растекалась по всему ее телу. Она словно бы погружалась в ласковую теплую воду, плавала совершенно невесомая.
Когда она услышала голос Томаса, вздрогнула, словно выдернул ее из другого мира. К своему стыду поняла, что сидела с закрытыми глазами.
— Попробуй опереться на ногу!
Она встала, придерживаясь за его плечо. Переход из сладкого расслабления к острой боли был так отвратителен, что вскрикнула и ухватилась за его плечо.