Даже подавляющие воображение картины подземного мира не производили на Глеба никакого впечатления. Только что они миновали целую анфиладу залов, стены которых были усыпаны сверкающими самоцветами, алые кружева гранатов, голубые глаза цирконов, аметисты, притаившиеся среди кварцевых жил…
Глеб думал лишь о том, как относительна и недолговечна ценность всего этого богатства — здесь, под землей, на него не купить даже глотка воды.
По мере расходования запасов именно проблема воды становилась для них первостепенной.
Иногда где-то совсем близко, за стеной очередного разлома, они слышали шум подземного потока, но так и не смогли к нему пробиться.
Воды становилось все меньше, теперь уже приходилось экономить каждый глоток. Несмотря на огромную выносливость и силу Васлава, временами почти тащившего на себе Крушинского, двигались они все медленнее.
Маленький человек заблудился в подземном лабиринте, и хотя у него не было ни компаса, ни планшета, это событие казалось ему настолько невероятным, что лишь через несколько часов он окончательно смирился с поражением.
Домовые отлично чувствуют направление и обладают уникальной памятью. К тому же, являясь дальними родственниками гномов, они сохранили их родовую способность хорошо ориентироваться в подземных лабиринтах. Но лабиринт под манфреймовским замком изобиловал невидимыми силовыми стенами и магическими ловушками, то и дело выводившими к замаскированным колодцам и трещинам. Зачастую несчастный, заблудившийся в подземелье, снова и снова оказывался у того самого места, с которого начал свой путь.
В конце концов, Шагара был вынужден признать, что окончательно потерял ориентировку. Он не знал даже, сколько времени прошло с тех пор, как он проник в подземелье. Неделя, месяц?
Домовые питаются излучением жизненной энергии, исходящей от живых существ. Но в мертвом подземелье Манфрейма не было даже насекомых, и Шагара чувствовал, как постепенно слабость свинцовой тяжестью заполняла все его маленькое тело.
Он уже давно оставил попытки пробиться в центральную часть подземелья. Сейчас он лишь боролся за собственную жизнь и понимал, что это будет продолжаться недолго.
Бронислава никогда не узнает, выполнил ли он ее последнее поручение, передал ли записку гололицему чужеземцу, так некстати ворвавшемуся в их и без того переполненную опасностями и тревогами жизнь.
На чужеземце лежала печать скрытой светлой силы, но даже он, Шагара, со своим обостренным чутьем не смог разобраться, в чем здесь дело.
Слабость становилась такой сильной, что порождала равнодушие к собственной жизни. Шагара мечтал лишь о том, чтобы мучения не продолжались слишком долго.
Для домовых нет ничего страшней одиночества, невозможности хотя бы незримо присутствовать рядом с теми, кого они любят, и поэтому маленькое сердце Шагары билось все реже.
Он уселся на влажный прохладный камень рядом с гладким нефритовым сталагмитом и понял, что не уйдет отсюда уже никуда.
Его большие желтые глаза с узкими кошачьими щелями зрачков по-прежнему видели в темноте мельчайшие детали подземного лабиринта, окружавшего его со всех сторон, и выбранное место показалось ему подходящим для последнего сидения в мире, который он покидал навсегда.
Неожиданно рядом со сталагмитом возникло пульсирующее пятно света. Оно оказалось слишком ярким для его привыкших к темноте глаз, и какое-то время Шагара не видел ничего, кроме цветного тумана. Когда зрение вновь вернулось к нему, рядом с камнем, на котором он сидел, стоял высокий худой человек в темной одежде, с длинным шарфом, перекинутым через плечо.
Инстинктивно Шагара протянул к нему свои невидимые пищевые щупальца. Ему было нужно от незнакомца совсем немного, маленькая толика излучений, окружающих любое живое существо и обычно без всякой пользы рассеивавшихся в пространстве. Но щупальца Шагары, наткнувшись на непроницаемую силовую стену, болезненно сжались. Губы незнакомца искривила презрительная усмешка.
— Даже и не пытайся. Ты получишь пищу только в том случае, если присягнешь мне на черной земле.
— Кто ты, что тебе от меня нужно?
— Меня зовут Андреас Мориновский, я управляющий манфреймовского замка, и ты мне нужен в качестве слуги.
— У меня уже есть хозяйка.
— Я знаю. Именно это делает тебя особенно ценным для поручений особого рода, она не должна узнать о нашем договоре.
— Нет. Домовые не меняют своих хозяев, если только те сами не отказываются от них.
— Это я, пожалуй, смогу устроить.
— Нет.
— Подумай хорошенько. Ведь у тебя нет души. Смерть для домового означает полный конец. Не останется ничего. Даже памяти о тех, кого ты любил. Представь себе, как это будет. Я предлагаю тебе так много — жизнь. Сотни, тысячи лет жизни! Ведь вы, домовые, стареете только по собственному желанию или глупости… — В голосе Мориновского слышалась откровенная зависть. — Какая разница, кому служить? Все домовые кому-нибудь служат.
— Я не вижу на тебе ни одного светлого знака. Каждому человеку, имеющему дом, полагается его хранитель, что ты сделал со своим?
Андреас нахмурился.
— Я не намерен отвечать на твои глупые вопросы. Так ты согласен?
— Нет!
— Глупец! Мне придется позаботиться, чтобы ты не причинил вреда моим планам. Хотя ты и так умрешь, но кто знает, жизнь полна неожиданностей.
Мориновский быстро сунул правую руку в складки своего плаща, и в ней блеснуло оружие. Это был не простой кинжал. Обычное заклятие против ножа на него не подействовало, только вокруг лезвия вспыхнуло голубоватое пламя. Нож продолжал приближаться с огромной скоростью… Шагара попытался отвести взгляд своего противника, но и это не помогло. Его спасло лишь умение мгновенно уменьшаться в размерах. Нож лязгнул о камень рядом с его головой.
— Проклятая крыса! — Мориновский грязно выругался. Для повторного удара у него не оставалось времени.
После того, как Мориновский поспешно исчез, еще несколько секунд Шагара ощущал замирающую вибрацию грубо разорванного пространства, а через несколько секунд чуткие уши домового уловили приближавшиеся шаги трех человек.
— Шагара! Ты что здесь делаешь?
Синий конус дугового разрядника выхватил из темноты крохотную фигурку человечка в красных штанах, слишком заметных на фоне светлого сталагмита.
— Тебя вот дожидаюсь… — проворчал Шагара, отпуская сталагмит, к которому инстинктивно прижался, спасаясь от ножа Мориновского, и принял более достойную позу.
Мощная волна жизненной силы, исходящая от людей, окатила его с ног до головы и заставила радостно затрепетать каждую клеточку измученного голодом тела.