— А-а… — махнула рукой Инесса. — Тебе этого не понять. Спать без одежды — значит быть свободным от страха и не бояться, что ночью протрубят тревогу и снова погонят в бой… Теперь понял?
Дункан Пеко стоял на огромной бетонной глыбе и смотрел на простиравшийся перед ним город. Был поздний час, и в окнах жилых домов свет уже не горел. Лишь фонари на главных улицах да яркие огни грузового порта изливали в ночную темноту потоки света.
«Ну вот, — думал Пеко, — Рурчин у моих ног. И завтра этот город будет принадлежать мне. Каждый его человечек станет моим подданным или рабом, каждый дом превратится в надежную крепость, а портовые склады вместе с их содержимым усилят мою армию и помогут уничтожить банду Дика Фринслоу».
Дункан вдохнул полной грудью, поднял скрипку и, взмахнув смычком, заиграл. Порыв ветра подхватил эту нервную мелодию и понес ее к звездам, чтобы вся Вселенная узнала об обиде Дункана Пеко, о его слезах, несбыточных надеждах и злобе на тех, кто имел несчастье жить с ним в одно время.
Пеко играл все подряд: гаммы, детские пьесы, классику и модерн — его память хранила сотни больших и малых произведений, его руки помнили каждую ноту — помнили, но уже не могли делать то, что делали когда-то. Жестокий вирус «красной лихорадки» сделал пальцы непослушными и чужими.
Было время, когда Дункан слепо верил врачам, которые обещали ему скорое выздоровление. Его возили по самым лучшим клиникам, правительство Рабана приглашало самых известных медицинских светил, но все было напрасно. Пальцы оставались непослушными, а для Дункана Пеко это было равносильно смертному приговору.
Поначалу он хотел отравиться. Жить без концертной деятельности, без поклонения толпы и без прежней славы он уже не мог.
«Я должен умереть», — решил однажды Дункан, но так и не нашел в себе сил сделать это. И тогда он вынес смертный приговор всем, кто его окружал. Всем тем, кто стал невольным свидетелем его слабости и позора.
«Я пойду другим путем», — сказал себе Дункан. Он видел, что разрушенное эпидемией государство освободило место для нового тирана.
Дункан все играл и играл, а в нескольких десятках метров от него из разрытой канавы выползали люди.
Перепачканные торфяной грязью, они один за другим выбирались на воздух после долгого и трудного пути.
Почти целую неделю они ползли по длинному трубопроводу, который некогда связывал электростанцию Рурчина с Восточными болотами. Когда-то торфяная грязь перекачивалась по сорокакилометровой магистрали и поступала в топки городской электростанции. Со временем агрегаты станции перешли на горючий кобальт, и о трубопроводе забыли. Все, кроме повстанцев Дункана Пеко, Они потратили не один месяц на разведку, очистку и вскрытие насосных станций.
После того как в магистраль пустили воздух, она стала безопасным стратегическим путепроводом. Таким образом, город был обречен. Штаб Пеко при, ступил к разработке операции, и вскоре началась переброска повстанцев.
В отличие от своих солдат, Пеко преодолел весь путь по открытой местности, взяв с собой только телохранителя да еще стальной футляр со скрипкой. Пеко не рисковал ничем, поскольку бомбардировщики не атаковали людей, если те не собирались группами.
И вот теперь скрипка Дункана Пеко играла на восточной окраине Рурчина. Возможно, кто-то из жителей даже слышал в ночи ее слабый голос, но едва ли он понимал, что эта музыка накликает черную беду.
Харрис стоял чуть позади вождя и ожидал, когда тот закончит играть. Харрис не особенно разбирался в музыке, тем более такой, но если камрад Дункан играл, значит, эго было необходимо. Камрад Дункан знал, что делал.
— Харрис? — позвал Пеко, опустив скрипку.
— Да, это я, камрад Дункан. Если я помешал, я уйду.
— Не нужно, Харрис. Докладывай.
— Две тысячи человек уже вышли из трубы. До утра подойдут еще три тысячи из второго эшелона и пятьсот человек «искупляющих вину».
— Потери?
— Около сотни человек задохнулись.
— Понятно. Иди, Харрис, я скоро спущусь к вам.
— Да, камрад Дункан, — поклонился Харрис, — только…
— Что еще?
— Камрад Дункан, я должен сказать. Я должен повиниться, камрад… — Было видно, что Харрис волновался. — Когда я полз по трубе, то… то мне было трудно, и я раза два или три подумал, что…
— Что?
— Что все это ни к чему… — Рассказав о проступке, Харрис опустил голову и стоял, ожидая своей участи.
Дункан тоже ничего не говорил, давая Харрису помучиться от угрызений совести. Наконец вождь глубоко вздохнул и спросил:
— А что было, когда ты вышел из трубы, Харрис?
— Я… Мне стало легче, и я стал увереннее себя чувствовать, камрад Дункан.
— То есть слабость ушла?
— Да, ушла, — торопливо закивал Харрис. — Ушла, камрад Дункан, слабости больше нет.
— Надеюсь, ты занес этот проступок в свой дневник?
— Еще нет, камрад Дункан. Едва я выбрался из трубы, сразу пришел к вам.
— Ты видишь этот город, Харрис? — Пеко вытянул руку со смычком и обвел ночные огни, словно забирая их в невидимое кольцо.
— Да, камрад Дункан, вижу.
— В нем полно тех, кто нас не любит. А также тех, кто будет в нас стрелять. И еще там живут люди, которым никогда не встать в наши ряды. Ты слушаешь меня, Харрис?
— Я слушаю, камрад Дункан.
— Перед рассветом мы войдем в Рурчин, и ты должен доказать, что там, в трубе, тебя посетила не настоящая слабость, которая прячется в кишках каждого живого существа, а просто легкое недомогание. Как грипп, понимаешь?
— Да, камрад Дункан. — Харрис понял, что вождь его прощает, и от этого в груди Харриса поднялась волна невыразимой любви и преданности.
— Войди в город первым, Харрис. Во главе отряда «искупляющих вину».
Марку Килворту снился отвратительный кошмар, будто убитый им Педро Гуин вдруг ожил и на негнущихся ногах гонялся за Марком по тесным проходам уиндера.
Гуин протягивал к Марку свои скрюченные желтые пальцы и кричал: «Зачем ты убил меня? Теперь я возьму тебя с собой!»
При этом он старался схватить Килворта за горло. Сначала Марк пытался застрелить ожившего Гуина еще раз, но во сне пистолет не стрелял. Во сне никогда ничего не получается. Хочешь убежать, а ноги немеют, хочешь выпить воды, а стакан оказывается пуст. То же было и у Марка — пистолет не стрелял, а Лео Казин, которого он звал на помощь, так и не появлялся.
Скрюченные пальцы мертвеца уже вцепились в горло Марка, но он все-таки сумел вырваться и, отчаянно крича, побежал в кабину. Но там никого не было, только штурвал двигался сам собой туда-сюда, туда-сюда…