— Да, сэр, хорошо знакомы.
— Вот и прекрасно. А теперь все свободны.
Мимо Лессера проходили люди, и перед ним росла горка пожертвований. Когда в зале никого не осталось, он сосчитал деньги, добавил свои пятьдесят кредитов и вышел в коридор.
Ему сразу бросился в глаза лежавший около стены предмет. Генерал остановился, огляделся по сторонам и быстро поднял расческу, принадлежавшую Спайку Денверу.
«Я отдам ее Дейдре…» — подумал он, торопливо пряча находку в карман.
По дороге в свой кабинет он вспоминал годы учебы, бок о бок проведенные рядом со Спайком Деньером. Они были не просто приятели, а самые настоящие друзья, и тогда Деньер вполне нормально относился к женскому полу.
Мимо прошел один из подчиненных Коэна. Фрэнк невольно напрягся, а затем, когда в коридоре снова стало пусто, достал из кармана расческу и бросил ее в урну.
«Так будет правильнее. Ведь Спайку уже все равно…»
Лессер вошел в свой кабинет, затем позвонил в службу сервиса и заказал себе чашку кофе.
Как ни странно, он не испытывал к Спайку никакой жалости. Напротив, с его смертью Фрэнку пришло некоторое облегчение. Облегчение оттого, что больше не нужно смотреть записи этих отвратительных встреч, не нужно монтировать самые гадкие кадры, чтобы его, Фрэнка Лессера, не заподозрили в симпатиях к своему давнему другу. Больше не нужно сдерживать брезгливую судорогу, когда пожимаешь Деньеру руку, быть может, еще хранившую следы его связи с этим юнцом. Ничего этого больше нет, а то, что осталось от Спайка Деньера, это — Дейдра.
«Такая женщина не должна оставаться одна… Не должна…» — Фрэнк решил, что уже сегодня может остаться у нее.
Приоткрылась потайная дверка, соединявшая кабинет Лессера с постом оперативной связи. Дежурный связист с утомленным лицом взглянул на генерала и сказал:
— Сэр, пришел новый банк данных.
— На сколько человек?
— Сто двадцать четыре…
— Случаи измены?
— Пять, сэр. И еще восемь — вербовка.
«Да, Коэну работы прибавится», — подумал Лессер.
— Хорошо, Болан, иди, я сейчас буду. Мне должны принести кофе…
Над головой доктора Фонтена ласковым сверчком стрекотал кондиционер. Стоящий на столе букет пустынных цветов издавал горьковатый, но приятный аромат.
В новом, расположенном на поверхности жилище было намного уютнее, чем там, под многометровой толщей песка.
Теперь не только доктор Фонтен, но и весь обслуживающий и исследовательский персонал был переведен в наземные помещения, поскольку влияние объектов становилось все заметнее.
Внизу находились только дежурные смены, время работы которых было сокращено вдвое.
«Что же ожидает нас дальше?..» — размышлял Фонтен. Его всклокоченные волосы теперь все время стояли торчком, делая доктора похожим на сумасшедшего. И вдобавок ко всем неприятностям он еще стал видеть неясные образы.
Иногда это были разноцветные бесформенные пятна, существовавшие сами по себе, а временами Фонтен видел длинный шлейф каких-то студенистых нагромождений, следовавших за каждым человеком. Доктор помалкивал, чтобы не рассеять последние крохи доверия к нему со стороны персонала. Выглядеть уверенным лидером становилось все сложнее, но Фонтен крепился и жаловался только своему помощнику Руцбанну:
— Что с нами будет, Фред? Сумеем ли мы удержать этих монстров в узде?
— Конечно, сэр, вы обязательно что-нибудь придумаете, — заверял помощник, и от этого доктору становилось немного легче.
В дверь постучали. Опомнившись, Фонтен встряхнулся, пригладил непослушные волосы и сказал:
— Войдите.
Появилась Шарон Йорк. Она единственная сохраняла бодрость духа, в то время как остальные только и вспоминали тех, кто погиб во время недавнего происшествия.
— Добрый день, доктор, — улыбнулась Шарон, и от нее повеяло поддержкой и симпатией. Фонтен оживился:
— Рад вас видеть, доктор Йорк. Как ваши дела?
— Более или менее нормально. Мы сделали первичную классификацию тканей и на первый взгляд не нашли в них ничего необычного. За исключением того, что клетки многоядерные…
— Вот как?
— Да, и еще на, конец-то дал результаты наш тест на крысах…
— Интересно-интересно.
Доктор Йорк нагнулась над столом Фонтена, и в разрезе маечки он увидел ее красивую грудь.
«Какая интересная женщина», — вздохнул уже немолодой Луи. Слишком долго он не имел с женщинами никаких контактов — все силы забирала научная работа. Однако с Шарон Йорк, в этом Луи Фонтен был уверен, у него бы наверняка получилось.
— Доктор Фонтен, возьмите меня на следующее обследование, — придвигаясь ближе, попросила Шарон.
— Это опасно, доктор Йорк. Я не могу пойти на это, — пролепетал Фонтен, чувствуя на спине испарину. Грудь Шарон была так близко, что Луи рассмотрел даже прелестную родинку.
— Я вас очень прошу… — горячий шепот обжег ухо Луи, и он почувствовал, что начинает терять над собой контроль.
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы доктора снова не «накрыл» приступ странного видения.
Шарон предстала перед ним системой циркулирующих субстанций желтого, светло-зеленого, синего, фиолетового и белого цветов. Они накладывались друг на друга, исчезали и появлялись вновь. Изменяясь, эти субстанции превращались в искрящийся дождь или разноцветные вспышки.
Вот печень доктора Йорк. Фонтен с удивлением рассматривал, как она работает. Нижняя ее часть была яркого красного цвета.
«Воспаление… — промелькнуло в голове Фонтена. — Накануне она принимала спиртное…»
— Сэр! — послышался голос Руцбанна.
— А? — доктор Фонтен пришел в себя, а Шарон Йорк распрямилась и с досадой посмотрела на некстати появившегося помощника.
— Браун все приготовил, сэр. С людьми проведена беседа, и они ждут вашего решения. Может, лучше отменить?
Фонтен промолчал. Он смотрел на Руцбанна и видел, как его пищевод «дымится» черной копотью. Доктор знал, что Рудбанн часто страдает от изжоги.
— Фред, тебя сейчас не мучает твой желудок?
— Признаться, мучает, — скривился Руцбанн, — даже таблетки не помогают.
— Понятно, — кивнул Фонтен и, подумав, добавил: — Отменять ничего не будем…
Он еще раз посмотрел на внутренности своего помощника и заметил язву двенадцатиперстной кишки.
«У меня бред или я действительно что-то вижу?..»
— Доктор Фонтен, возьмите меня с собой! — снова попросила Шарон Йорк.
Луи смерил ее взглядом, как будто видел впервые, и, задержавшись на картине легких, спросил: