Когда спустились в низину, где дорога шла через густой перелесок, до Ноэля, по прикидкам Красавчика, оставалось уже мили три, а то и меньше. Он решил, что осмотрит городок на предмет возможной зимовки, ведь с лошадьми да при оружии они могли попытаться отвоевать себе территорию у местных воров.

– Как думаешь, помрет Фрай? – спросил Красавчик у Свинчатки.

Тот оглянулся, посмотрел на безжизненное лицо хозяина и со вздохом пожал плечами.

– Кто его знает? Другой бы уж помер, а этот… человек особенный.

– Чем же особенный? – начал злиться Красавчик. Ему не нравилось, что Свинчатка, а вместе с ним Слизень и Рыпа стали относиться к хозяину дружелюбно. Красавчик понимал, что это подрывает его собственный авторитет.

– Особенный, и все тут, – ушел от ответа Свинчатка.

В этот момент послышался топот, крики, и не успели путешественники испугаться, как на дорогу из перелесков стали выскакивать всадники.

О том, чтобы сопротивляться, не могло быть и речи, чужаки накатились словно лавина и быстро окружили маленький отряд. Их оказалось не менее полусотни, они были хорошо вооружены, их страшные морщинистые лица внушали ужас, напоминая обожженных, но выживших в страшном пожаре.

– Кто смеет ездить по дороге, не заплатив подати повелителю ланзаппов?! – воскликнул самый страшный из всадников, восседавший на черном как смоль жеребце. Голову предводителя венчал потемневший от времени череп неизвестного рогатого животного.

– Я…а-а… – только и сумел выдавить из себя Красавчик, прежде чем ужас окончательно сковал и его, и остальных бойцов отряда.

– За право проезда по моей территории я желаю получить золото! – крикнул ланзапп и требовательно потряс протянутой рукой со скрюченными, унизанными перстнями пальцами.

– У нас нет золота, ваша милость! – зарыдал Рыпа, охваченный предчувствием скорой смерти. – У нас нечем платить, мы бедные люди!

– Люди?!

Предводитель ланзаппов засмеялся, и вместе с ним засмеялись его страшные солдаты.

– Людям всегда есть чем заплатить – мы с удовольствием принимаем в уплату их жизни!

«Ну вот и все, конец моего земного пути», – подумал Лакоб, чувствуя, как от страха холодеют ноги. Будь Каспар Фрай здоровым, он бы наверняка нашел выход, приободрил бы своего «сержанта», и тогда Лакоб, возможно, сумел бы собраться с силами и снова вызвать синий боевой огонь… А сейчас он бессилен и бесполезен, словно старик.

Рядом с телегой переступали копытами чужие лошади, железо звенело на их страшных седоках, и Лакоб боялся поднять глаза, в любой момент ожидая последнего удара.

– Нукеры мои, оросите землю кровью этих нечестивцев! – воскликнул предводитель ланзаппов, но раньше его нукеров от этого крика пробудился Каспар Фрай.

Он поднялся, словно деревянная кукла, лицо его было еще страшнее, чем у ланзаппов, а глаза горели красным сокрушительным огнем. Подняв руку с мечом, Фрай метнул его так, что вращавшийся клинок сшиб голову главного ланзаппа. Черная кровь ударила фонтаном, конь встал на дыбы и, едва не повалившись на бок, помчался прочь, унося вцепившегося в поводья обезглавленного седока.

Остальные ланзаппы помедлили лишь мгновение, а затем с воем рванули в разные стороны, даже не пытаясь отомстить за смерть своего предводителя.

Вскоре топот их лошадей затих вдали, но еще минуту никто из оставшихся не мог произнести ни слова. Потом Свинчатка слез с лошади и, покосившись на дымящуюся голову, подобрал испачканный кровью меч, тщательно вытер его пучком травы и вернул хозяину на телегу. Тот снова лежал без памяти, бездыханный, и никто не мог сказать, жив ли он.

– Что скажешь, Красавчик? – спросил очнувшийся Котлета.

Главарь встряхнул головой.

– Я только что обгадился… – признался он. – Я, Красавчик, выходивший против Кривого Гуннара, не побоявшийся схватиться с Сачкиносом и Гиркушем, обгадился прямо в седле…

– Не переживай, – сказал Рыпа. – Ты не один такой…

Они засмеялись неестественными жестяными голосами, потом Красавчик повернулся к Лакобу:

– Как он это сделал?

Лакоб лишь молча воздел руки к небу.

– Ладно, поехали скорее в тот Ноэль, я хочу поскорее напиться червивки, напиться до беспамятства.

Глава 43

Стоял один из последних погожих дней, череда которых обычно являлась прологом перед долгими дождями, промозглой сыростью и тоской по ранней весне. Солнце пригревало по-летнему, граф де Кримон шел по двору замка Ангулем, с удовлетворением отмечая, как меняются в лице разомлевшие на солнце гвардейцы, едва только заметив его.

«Лентяи, – думал граф. – Прежний герцог совсем не занимался их дисциплиной». Сам де Кримон уже успел отметиться среди «лентяев», наказав четверых из них. После того, как их высекли в казармах, один оказался совсем плох, и лекарь сказал, что за исход дела не ручается. Но кого беспокоит смерть одного из лентяев? Только не де Кримона.

Осеннее солнышко действовало на него по-особому, и седина в волосах совсем не мешала графу интересоваться госпожой Фрай. Сегодня он поднимался на этажи замка, где она жила с детьми. Генриетта что-то стирала в своей комнате и, стоя в коридоре незамеченный, де Кримон с четверть часа наблюдал за ней, с замиранием сердца примечая, как колышется под блузой тяжелая грудь, как движутся под юбкой литые бедра.

Вспоминая это теперь, де Кримон порядком распалился. Да, он мог получить молодую горожанку, купить девственницу в бедном квартале всего за пару серебряных монет, но это было доступно, а потому неинтересно. А вот жена хваленого Фрая с ее вынужденной вежливостью и плохо скрываемой неприязнью была нужна графу. Да что там нужна, с каждым днем он понимал, что она ему просто необходима!

Под ноги де Кримону попала старая полуслепая сука голинштенской породы. Она считалась королевой всей герцогской псарни, от нее пошло все их безупречное племя охотничьих голинштендеров, но сейчас де Кримон просто пнул ее в брюхо и выругался.

Поджав хвост и жалобно скуля, сука прихрамывая побежала прочь, а де Кримон шумно вздохнул и, повернувшись на каблуках, двинулся к парадному крыльцу замка.

«И пусть попробует отказать, сука…» – твердо пообещал он себе, решительно поднимаясь по ступеням.

Один лестничный пролет, другой, третий… Часовые вытягивались в струнку – этих можно не бояться, они будут молчать. На втором этаже де Кримон уже уловил этот волнующий запах…

«И чем она душится, эта простушка?»

Граф потянул носом: какое-то дешевое мыло, что так любят простолюдины, но как же волнует этот запах. Как же он его волнует!..

Узкий меч в ножнах ударился о стену.

– Кто там?