Уэссекс бросил на Гамбита оценивающий взгляд. Он всегда считал акадийца холодным, бесстрастным убийцей, специалистом своего дела и человеком, не вовлеченным в политику, но надежным. В течение многих лет Корде устранял врагов имперской Франции так же бесстрастно, как опытный садовник пропалывает свой сад; он совершал убийства и исчезал, словно дым. То, что его два года назад накрыли в Мункойне, было просто чрезвычайным везением для Англии, а не ошибкой Корде. На допросе с пристрастием в «Белой Башне» Корде не выдал ничего, и, видимо, его на кого-то обменяли, потому что в следующий раз Уэссекс встретил его уже в Дании.
Но в Дании Корде уже служил не Франции, а, как понял теперь Уэссекс, Луизиане.
— Значит, вы все делали именно для этого, да? — негромко сказал Уэссекс. — Все ради этого.
Корде замотал головой.
— Он все знал, Черный жрец. Мы заигрывали с обеими сторонами, чтобы оставаться ни при чем. Он хотел, чтобы Луизиана восстала и свергла тирана, а у него в случае победы Священного союза оставалась нора, где он мог бы затаиться. Но если так случится, то что будет с акадийцами? Теперь это наша родина, и мы никуда отсюда не уйдем, милейший. — Корде налил себе еще виски. Это был уже третий стакан, но акадиец даже и не начал пьянеть, только теперь у него руки перестали дрожать.
— Значит, в Луизиану вас направил Талейран, понимая, что вы сделаете все, чтобы сбросить де Шарантона, и избавите самого Талейрана от лишних хлопот, поскольку Луизиана нужна вам самим. Но он не знал, что вы не в одиночку работаете, — сказал Уэссекс, и все кусочки мозаики у него в голове встали на место.
— Нет-нет. Сначала я служил Акадии. Кому какое дело, если я убью какого-то англичанина? Но потом мы услышали, что король Луи жив.
— И вы понадеялись, что он сместит Наполеона и снова объединит Луизиану и Францию короной Бурбонов?
— Но он снова исчез, — грустно улыбнулся Корде. — И корсиканец отдал нас во власть де Шарантона.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — заявил Уэссекс — Он объединит тех, кто больше всего на свете желает Луизиане свободы и независимости.
— Но у нас нет лидера. Нет никого, кто согласился бы возглавить нас, кроме наследника Бурбонов, а он у Тритона. Мы едины — но это нам не поможет, если Шарантон всех нас перережет раньше. А теперь, ваша светлость, рассказывайте, какие виды у «Белой Башни» на прекрасную Луизиану и чего от нас ждут взамен. Если вы привезли чародея, который сможет потягаться с де Шарантоном, то я его что-то пока не вижу.
Значит, Луи мертв. Упомянув о Тритоне, Корде явно намекал на то, что бедный юноша утонул. Уэссекс пока отмел эту мысль. Он не хотел об этом думать, пока не найдет более надежного убежища. А сейчас он размышлял о том, что Корде вроде бы готов оставаться его союзником. Неожиданная lagniappe, как сказали бы акадийцы.
— Боюсь, вам придется спросить о подробностях у Костюшко, почтеннейший Корде, — вежливо соврал Уэссекс. — Я здесь не из-за этого. У меня срочное дело в Новом Орлеане.
Воцарилось молчание. Корде раздумывал над словами герцога. Но в конце концов принял все как есть, поскольку, нравилось это Уэссексу или нет, Корде возился с ним именно потому, что Уэссекс никогда не помышлял о том, чтобы сделать Луизиану частью Нового Альбиона. Корде пошел бы на что угодно, лишь бы его народ не был снова изгнан со своей родины, и Уэссекс испытывал даже невольное уважение к самоотверженности акадийца, хотя методы его были для герцога неприемлемы.
— Я вернусь завтра в полдень, — сказал Корде, и горькие складки в углах его рта обозначились четче. — Буду вам весьма благодарен, если вы не попадетесь снова на глаза Анни, ладно? Шарантон думает, что у меня на одной из плантаций есть любовница.
— Видимо, в «Облаках»? — спросил Уэссекс.
Корде кивнул. Мифическая пассия была хорошим прикрытием для частых отлучек Корде, а загадочный Реттлер Бароннер, несомненно, мог подтвердить любое алиби, если в том будет нужда.
— Но пока, ваша милость, мы вас приоденем, ладно? — сказал Корде, и на его лице промелькнула тень недавней веселой беспечности. — Если вы пойдете в город в таком виде, всех дам распугаете.
Корде сдержал слово. Уэссексу принесли обед, предоставили постель и новую одежду и даже вернули некоторые личные вещи, так что герцог с радостью обулся в собственные сапоги — пока никто еще не успел раскрыть их секрет и выпотрошить из них золотые дублоны, — а также прихватил с собой рапиру.
Но все прочее — ножи, пистолеты, компас, гаррота и прочие его сокровища исчезли. Такое уже случалось, и Уэссекс не слишком огорчался на этот счет. Пока довольно и того, что он выбрит и одет и кровожадная великанша Анни Крисмас далеко.
Хорошие манеры не позволяли сверх необходимости беспокоить хозяев, так что Уэссекс остался в палатке. Корде сам принес ему еду — щедро приправленное специями местное жаркое, которое называли джамбалайя. [71] Уэссексу показалось, что основными ингредиентами этого блюда были колбаса и огонь. Сам Корде есть не стал. Он прикончил первую бутылку виски и почти ополовинил вторую, причем без малейших признаков опьянения.
— Так плохо? — спросил наконец Уэссекс. Им двигало сочувствие — отстраненное сочувствие ремесленника к своему инструменту. Корде был его пропуском на выход отсюда и важным связующим звеном с мятежниками. Невозможно сейчас все это разрушить.
— Я видел зло, — Корде заговорил на местном французском наречии, которое знал, наверное, с детства, но говорил он так тихо, что Уэссекс едва его слышал. Корде не смотрел герцогу в глаза, а уставился в никуда, словно перед ним было видение. — Я видел чудовищ и сам был таким. Я убивал невинных людей. Но я не играл с ними! — Последние слова он произнес сдавленным шепотом, словно наконец нашел в себе мужество сказать о том, о чем и помыслить было страшно. — Шарантон забавляется смертью. Это все ради развлечения, ради забавы. Они умирают, чтобы позабавить его, а он… он пытается сделать других людей такими же, как он сам. Детей. Мадемуазель Дельфина… — Корде осекся, издал какой-то странный звук, похожий на сдавленное рыданье. После долгой паузы он снова заговорил: — Если бы я мог, я бы лично убил его. Но не стану рисковать теми, кто идет за мной. Я не отдам ему никого ни в этой жизни, ни в другой.
Это была самая сложная дилемма глубоко законспирированного агента. Как можно спасти душу, со спокойным лицом глядя на ужас? Уэссекс знал мужчин и женщин, которые, вынужденные служить высшему альтруизму, делали такие вещи, против которых восставала их душа, так же как Корде протестовал против того, чтобы быть доверенным собеседником де Шарантона. Это уничтожало их прежде, чем они успевали выйти из своей двойной игры.