Впрочем, теперь, когда у них были телефоны всех квартир подъезда, можно было начинать обзванивать потенциальных конкурентов.
Окуркин живо набрал первый попавшийся номер и, когда ему ответили «але», строго спросил:
– А вы не едете, случайно, на бал завтра, а? Чего? От такого же слышу! – Леха нажал отбой и досадливо мотнул головой.
– Чего сказали? – поинтересовался Серега.
– Не сказали – сразу послали.
– А сказали-то чего?
– Я тебе потом скажу, без Любы.
Окуркин набрал новый номер и, опираясь на опыт предыдущего общения, выбрал большее вкрадчивый и мягкий тон.
– Добрый день, мущина… Скажите, что вы делаете завтра часиков в восемь вечера? Что? Да-а? От гамасека слышу, чмо болотное!
Окуркин снова бросил трубку и сокрушенно вздохнул:
– Ну почему у нас люди такие некультурные, а? Почему не могут нормально ответить на простой вопрос: «Мущина, что делаете завтра вечером?»
– Еще звонить будешь? – спросил Серега.
– Буду. Но только один раз.
Леха, заметно нервничая, набрал следующий номер и, как только там ответили, громко крикнул:
– Сам ты «алле»!
И бросил трубку на рычаг.
– Да. Плохо мы живем. В какой-то грязи, в воровстве, в пьянстве и невежестве. Кто виноват, спрашивается, и что делать… – произнес он с пафосом.
В дверь позвонили.
– Я открою, – сказал Леха и вышел в прихожую.
Щелкнул замок, послышались голоса. Окуркин вернулся в комнату.
– Серег, там хозяина требуют.
Ничего не подозревающий Тютюнин подошел к двери и сейчас же получил по морде, да так, что кулем свалился на пол.
– В следующий раз, гад, будешь знать, как взрослым дядям грубить.
Сказав это, дяди ушли, оставив Серегу с задумчивым видом смотреть на потолок прихожей.
– Ой, опять, что ли, вешалка с польтами упала? – крикнула из комнаты Люба.
– Да, упала! – ответил Леха и протянул другу руку:
– Вставай, Серег. Давай я тебе помогу.
– Да пошел ты! – оттолкнул его Тютюнин и самостоятельно поднялся с пола.
– Да я, честное слово, не знал, что они задумали. Они же мне не говорили, зачем пришли. Просто спросили: «Ты хозяин?» А я говорю: «Нет». А они говорят: «Позови его». Ну я его и позвал.
Не говоря ни слова, Тютюнин вернулся на диван и, глубоко вздохнув, немного успокоился.
– Ладно, – сказал он, пытаясь отогнать обиду. – Что у нас получилось? Едут они на бал или нет?
– Да разве их поймешь, грубиянов этих? – вмешалась Люба. – Кто там приходил-то?
– Соседи… – угрюмо ответил Сергей.
– А чего хотели?
– Чтобы мы не звонили им больше.
– Вот ведь чувствительные какие, а? – рассердилась Люба и даже отложила вышивание портрета артиста Галкина. – Правильно, что я у них квитанции позабирала. Правильно.
– Послушай, Люба, – вдруг заинтересовался Сергей, смутно вспомнив какие-то разговоры соседей по подъезду. – А больше ты у них из ящиков ничего не забирала?
– Я – ничего. Вот только эти квитанции, газетки и письма.
– Да ты что, Люба?! – Сергей вскочил с дивана, потрясая руками. – Люба, да нас же прибьют без суда и следствия, если об этом узнают! Ну газетки ладно – может, ты их хоть читать будешь, но письма, Люба, зачем тебе письма?!
– Мама сказал – все брать, – просто ответила Люба. – Сказала, что все может пригодиться. Вот и квитанции пожалуйста – доброе дело сделали.
– Да уж, доброе! – с сарказмом повторил Серега и потрогал припухшую скулу.
На другой день Сергей сбежал с работы уже в четыре часа и, примчавшись домой, стал приводить себя в порядок.
Он принял ванну, побрился, потом надел глаженые брюки, рубашку и отправился к Лехе.
В шесть часов они оба – в новых сандалетах – уже сидели на лавочке возле тютюнинского подъезда и ревниво поглядывали на проходивших мимо соседей, сжимая в руках яркие открытки приглашений.
– Продаете, что ли, чего? – спросила заинтересовавшаяся приятельница Живолуповой баба Дуся.
– Нет, бабуль. Все в порядке. Иди давай, – нервно отмахнулся Окуркин.
– А чего это? – заупрямилась старушка. – Я в этом подъезде с шестьдесят второго года живу. Имею право здесь находиться.
– Ты чего, баба Дуся, заклинила, что ли? Нашему дому всего четыре года! – напомнил Леха.
– Да? Ну и пусть. А зато я с сорок восьмого года в партии состою! Что, съел?
Баба Дуся попыталась сложить дулю и показать ее Окур-кину, но пальцы старушку уже не слушались, и она просто •уселась на противоположную скамейку.
– Кажется, ей тоже дали приглашение… – уголком рта проговорил Окуркин.
– С чего ты взял? – так же скривив рот, спросил Тю-тюнин.
– Ну видишь… Сидит. Значит, очередь заняла.
– Да быть того не может. Нас-то пригласили как лучших в Черноземье приемщиков и квасолабалыциков…
– Болтал ыциков…
– Чего?
– Квасоболталыцик я.
– Ну вот и я говорю. А ей за что такая честь?
– Так она же сама только что проговорилась… С сорок восьмого года в партии…
– Причем здесь п… партия? Слушай, Леха, я больше не могу так морду кривить – у меня челюсть судорогой сводит…
– Давай просто шепотом.
– Давай. Так при чем здесь партия?
– При том, что бал-концерт могла организовать компартия России. Коммунисты.
– Откуда у них деньги на лимузины, ты что?
– Тихо. Не шуми, а то эта карга ухи навострила. Пеленговать нас пытается. Ладно, сейчас я попробую кое-что выяснить.
Окуркин улыбнулся бабе Дусе, как новообретенный родной внук, и спросил:
– Баб Дусь, а ты чего так рано вышла-то? Лимузин раньше полдевятого не появится.
– А не твое дело, Лешка-алкоголик! – отрезала баба Дуся, утвердив Окуркина в мысли, что она основной и очевидный конкурент.
Пошатываясь, мимо прошел жилец соседнего подъезда-Вася Магарыч. Дрейфуя вдоль поломанной оградки, словно корабль без управления, он с трудом поменял курс и с ходу упал на скамейку рядом с бабой Дусей.
– Ой, – сказал Магарыч, пытаясь сесть, – Ой, где это я?
– У второго подъезда, Вася, – ответила сердобольная баба Дуся.
В отличие от других хроников двора Васю уважали все старушки, поскольку он считался настоящим сумасшедшим и посмотреть на него приходили люди с других дворов.