Желая загладить свою бестактность не столько перед Галленом, сколько перед орденом Габинчи, граф Стиглиц приказал доставить отпущенных пленников, куда те скажут. Галлен указал на этот трактир, забыв, что на карете и на плащах солдат, которые его сопровождали, сиял королевский герб Августа Фердинанда.
И теперь хозяин трактира и все его посетители молча демонстрировали чужакам свое презрение. Они были сторонниками альбионского короля и ненавидели существующую власть – короля Августа Фердинанда, а новые постояльцы в их глазах были настоящими сильвестинцами.
Трактирщик выделил им худшую комнату, заломив такую цену, что даже сам испугался, однако Галлен на его условия согласился, ему сейчас было не до скандалов. Кавалер напряженно соображал, где и как он может срезать путь, чтобы перехватить полковника.
Чем ближе Лефлер подходил к своему войску, тем больше в нем должна была расти уверенность, что он уже вырвался из ловушки. Именно на это рассчитывал Галлен.
Уставший от бегства полковник должен был остановиться на продолжительный отдых где-нибудь в игровом городке за пределами королевских законов, чтобы вволю было вина, еды и девиц.
Галлен знал такое место. Это был небольшой городок, разросшийся из крупной деревни. Назывался он Тайбей, все его население состояло из состарившихся моряков, контрабандистов, воров и игорных шулеров. Для людей с деньгами это было налучшее место, чтобы потратить горячее золото. А золото у Лефлера было.
Наконец Клаус с Ригардом перетащили весь сгруженный на обочину багаж. Галлен встал с крыльца, вышел за угол и, увидев возле конюшенного сарая мужика, который принимал у него лошадей, поманил его пальцем.
Мужик почесался, помялся, но все же подошел, хотя тоже придерживался бойкота сильвестинской власти.
– Как тебя зовут? – спросил Галлен, доставая из кармана кошелек.
– Петер, ваша милость…
– Вот тебе, Петер, два крейцера. Завтра мои лошадки должны быть бодрыми, чистыми и сытыми.
Петер спрятал руки за спину и, покосившись на дверь, захлопал бесцветными ресницами.
– Мне хозяин платит, ваша милость.
– Ты оскорбить меня хочешь? – спросил Галлен.
– Нет, ваша милость, – быстро ответил Петер и, взяв деньги, снова покосился на дверь.
– Хозяина боишься?
Петер коротко кивнул и попятился, чтобы его не было видно из трактира.
– Ну и зря, мы с ним большие друзья. Только он об этом пока не знает.
Галлен вздохнул и, поднявшись по ступенькам, вошел в зал.
Столы для посетителей здесь начинались от самой двери, но завсегдатаи сидели возле стен и окон – на самых лучших местах.
– Хозяин, я делаю заказ на троих. Мне нужно жаркое из свинины или баранины. Еще пару караваев хлеба и меду. И пива белого, половину меры.
Хозяин поднялся со стула, поправил на себе фартук и, набросив на плечо полотенца, сказал:
– Так получилось, ваша милость, что мясо у нас кончилось. И мед с пивом тоже, а еще, какая досада, – булок забыли заказать. Есть черствый каравай третьего дня да вода из колодца. Будете брать?
– Боюсь, приятель, у тебя что-то с глазами, но уверен, что это временно. Идем в кладовку, и я покажу тебе мясо.
Галлен подошел к рослому трактирщику и хотел вроде бы приобнять его за плечо, но тот попытался сбросить руку постояльца и… попал в капкан стальных пальцев Галлена.
– Ай! Ой-ой! – закричал он, слыша треск суставов.
– То ли еще будет, дружок, – пообещал ему Галлен и, выворачивая руку, потащил на кухню.
– Где у нас тут кладовка?
– Ой, ваша милость! Больно! – вопил трактирщик, извиваясь словно уж.
– Ага, кажется, здесь, – нашел нужную дверь Галлен. Он втолкнул хозяина внутрь. – Ну вот, тут и гуси, и бараны, и поросята…
Галлен отпустил руку трактирщика и, перехватив его сзади за шею, ударил лицом о стену.
Бедняга рухнул на пол, а Галлен прошелся мимо полок с припасами и сказал:
– Поднимайся, лежебока. Если не поспешишь, я решу, что ты хочешь оскорбить меня.
– Не… не… нет, ваша милость, как вы могли подумать?!
Опираясь о стену, трактирщик торопливо поднялся и приложил к разбитому носу полотенце.
– Я все понял, ваша милость, не извольте беспокоиться, все будет подано!
Трактирщик шмыгнул разбитым носом и заплакал.
– Заметь, не я затеял эту ссору, – сказал Галлен, продолжая осматривать запасы. – Мне наплевать, насколько лояльным подданным Августа Фердинанда ты являешься, поскольку я здесь с частным визитом. Но если ты подсунешь мне яд, я почувствую это и убью тебя, если ты плюнешь мне в тарелку, я узнаю об этом и убью тебя, если ты просто косо посмотришь на мою еду…
– Нет-нет, ваша милость, я все сделаю, как для лучшего гостя! Простите!
– Ну хорошо. Будем считать, что ты подал мне руку, а я ее пожал.
Сказав это, Галлен вышел из кладовки и посмотрел на побледневшего кухонного работника, который стоял возле кастрюли, забыв, что с ней нужно делать.
– У тебя там подгорает, – подсказал ему кавалер и, выйдя в зал, увидел троих посетителей, которые успели вооружиться чем ни поподя, чтобы идти на помощь трактирщику.
– Что такое? Что это такое?! – строго спросил Галлен, оружие «ополченцев» попадало на пол.
Галлен прошел мимо, но, перед тем как свернуть в коридор, обернулся.
– Прошу прощения, господа, рыбу «шварнон» делают в ваших местах или я что-то перепутал?
– «Шварнон» делают калбарийцы, ваша милость, это в тридцати милях к северу, в предгорьях, – ответил седой посетитель.
– Точно, – кивнул Галлен. – Я все перепутал. Про рыбу я всегда путаю.
Утром выехали, едва рассвело. Клаус чувствовал себя отдохнувшим и сытым после плотного завтрака с булочками и молоком.
Еду подавал хозяин заведения, который все время улыбался, хотя его лицо носило следы недавних побоев. Их благородие велел ему сесть с ними и съесть булку с молоком, как будто в награду. Хотя какая там награда? Неужели трактирщик сам не наелся бы их, если б ему хотелось? Но Галлену этот харчевник чем-то приглянулся, ведь и накануне вечером он давал ему есть принесенное мясо и пить пиво, а тот все благодарил: спасибо, ваша милость, очень вкусно. Странный какой-то.
Вечером он был в грязном фартуке, а утром в белой накрахмаленной куртке. И все кланялся.
Чуть поотстав от навьюченного мула, Клаус взглянул на Ригарда. Тот дремал на ходу, щурясь, словно кот на печи. Клаус съел три булки, а в Ригарда влезло пять. В него всегда больше влезало, оставшееся сладкое молоко в кувшине тоже допил он.