Но Ларс обладает своими особенностями. И он единственный из них, кто научился свои способности использовать. Дард бросил последний высушенный лист в котелок и в тысячный раз подумал, каково было жить в прошлом, когда свободные ученые имели право исследовать и экспериментировать. Вероятно, мир был совсем другим, тот мир, что существовал до Большого Пожара, до того, как Ренци создал свой Великий Мир.
Но он из своего раннего детства помнит только смутное ощущение счастья. Чистка произошла, когда ему было восемь лет, а Ларсу двадцать пять, и после этого дела шли все хуже и хуже. Конечно, им еще повезло, что они вообще пережили чистку. Ведь они из семьи ученых. Но бегство привело к тому, что Ларс стал калекой. Дард вместе с Ларсом и Катей добрался сюда. Но Катя была другой, она все забыла и была счастлива. А когда пять месяцев спустя родилась Десси, у них словно стало двое детей. Катя была послушна и мила, но жила в своем особом мире снов, и они даже не старались извлечь ее оттуда. И вот они уже семь или восемь лет живут здесь. Однако за все это время Дард ни разу не посмел подумать, что они в безопасности. Он всегда жил в страхе. Может, Катя действительно была самой счастливой из них.
Он принялся мешать похлебку, а Десси села за стол, достала три деревянных ложки, побитую глиняную миску, единственную суповую тарелку, две оловянные кружки и красивую фарфоровую чашку; эту чашку ей подарил на прошлый день рождения Дард; сам он нашел ее на чердаке.
— Замечательно пахнет, Дард. Ты хороший повар, малыш, — похвалил его Ларс.
Десси согласно кивнула, и две ее косички дернулись на худых плечах, а выступающие лопатки стали похожи на крылья.
— Я люблю праздники! — объявила она. — А будем сегодня играть в слова?
— Обязательно! — пообещал Ларс.
Дард не преставал мешать, внимательно вслушиваясь в голос Ларса. Показалось ему, или действительно последнее слово прозвучало как-то по-особому? И почему ему самому стало так тревожно? Словно они сидят в безопасном логове, но снаружи бродит кто-то страшный.
— У меня есть новая игра, — продолжала Десси. — Вот как она звучит…
Она положила руки на стол по обе стороны от тарелки и в такт словам стучала сломанными ноготками:
— Исси, Осей, Икси, Энн, Фулсон, Фолсон, Орсон, Кенн.
Дард сделал усилие, чтобы изгнать этот ритм из сознания — не время искать «рисунки». Почему он всегда видит слова, словно расположенные по восходящим и нисходящим линиям? Это такая же его часть, как умение радоваться цвету, текстуре, зрению и звукам. А в последнее время Ларс подбадривает его, заставляет работать, стараться находить новые образцы в строчках старых стихотворений.
— Да, это знаки, Десси, — согласился на этот раз Ларс. — Я слышал, как ты напевала это утром. И есть причина, почему Дард должен сделать для нас рисунок… — он неожиданно замолчал, и Дард не пытался расспрашивать его.
Они молча ели, ложками брали горячую похлебку, наклонили миски, чтобы выпить последние капли. Но за душистым мятным чаем задержались, чувствуя, как тепло проникает в измученные иззябшие тела. Огонь давал слабый свет; лицо Ларса только время от времени освещалось, а в углах комнаты лежали густые тени. Дард не пытался зажечь покрытые жиром прутья, которые торчали в железной петле над столом. Он слишком устал для этого. Но Десси обогнула стол и прижалась к искалеченному плечу Ларса.
— Ты пообещал — игра в слова, — напомнила она.
— Да, игра…
Со вздохом Дард наклонился и взял из очага уголек. Но он почувствовал сдержанное возбуждение в голосе брата. С обгоревшим деревом в качестве карандаша и столешницей вместо бумаги он ждал.
— Попробуем твои стихи, Десси, — предложил Ларс. — Повторяй их медленно, чтобы Дард смог выработать рисунок.
Палочка Дарда двинулась — несколько линий вверх, вниз, снова вверх. Получился рисунок, и достаточно ясный. Десси подошла, посмотрела и рассмеялась.
— Пинающиеся ноги, папа. Из моих стихов получились пинающиеся ноги!
Дард рассматривал свой рисунок. Десси права: пинающиеся ноги, причем одна сильнее другой. Он улыбнулся и вздрогнул:
Ларс встал и без помощи костылей передвигался вдоль стола. Он сосредоточенно смотрел на изгибающиеся линии. Из грудного кармана заплатанной рубашки достал кусочек коры, какую они используют вместо бумаги. Он держал кору в ладони так, чтобы не было видно, что на ней написано. Взяв у Дарда палочку, он начал писать сам, но не слова, а только цифры.
Время от времени он стирал написанное ладонью и снова начинал лихорадочно писать, наконец быстро кивнул, удовлетворившись, и оставил последнюю комбинацию под рисунком, который увидел Дард в стишке Десси.
— Слушайте оба; это очень важно, — голос его звучал резко, как нетерпеливый приказ. — Рисунок, который ты увидел в стихах Десси… и эти слова. — И он медленно произнес, подчеркивая каждое слово:
— Семь, четыре, девять, пять, Двадцать, сорок, пять опять.
Дард смотрел на рисунок углем на крышке стола, пока не был уверен, что запомнил его навсегда.
Когда он кивнул. Ларс повернулся и бросил обрывок коры в огонь. А потом посмотрел прямо в глаза брату над склоненной головой маленькой девочки.
— Ты должен все это помнить, Дард… Но не успел младший Нордис сказать: «Я помню», — как неожиданно вмешалась Десси, — Семь, четыре, девять, пять, двадцать, сорок, пять опять. Да ведь это стихи, как мои, правда, папа?
— Да. А теперь спать. — Ларс опустился на свой стул. — Уже темно. Тебе тоже лучше лечь, Дард.
Эго приказ. Значит Ларс кого-то ждет сегодня ночью. Дард достал из огня два кирпича и завернул в обожженный обрывок одеяла. Потом открыл дверь на кривую лестницу, которая ведет в комнату наверху. Там темно и очень холодно. Но сквозь незавешенное окно пробивается луна: света достаточно, чтобы увидеть груду соломы и тряпки у трубы очага, которая чуть теплая от огня внизу. Дард уложил кирпичи, сделал гнездо в соломе и отодвинул Десси поглубже. Потом постоял немного, глядя на освещенный луной снег.
Они на безопасном удалении в целую милю от дороги, и он принял некоторые собственные меры предосторожности, чтобы патруль миротворцев не смог незаметно подобраться к ферме. За полем только дом Фолли, оттуда и исходит опасность. Дальше горы; хоть и дикие, они обещают спасение. Если бы Ларс не был калекой, они давно ушли бы туда.
Когда они впервые оказались на ферме, она показалась безопасным убежищем после двух лет страха и преследований. После убийства Ренци и последовавшей чистки наступило смятение, миротворцы собирались с силами, и потому мелкой рыбешке из оставшихся ученых и техников удалось уйти от первых сетей. Теперь патрули все прочесывают, и рано или поздно один из них явится сюда, особенно если Фолли сообщит о своих подозрениях соответствующим людям. Фолли нужна ферма, а Ларса и Дарда он ненавидит, потому что они особенные. А в эти дни быть особенным означает подписать собственный смертный приговор. И сколько же еще времени сумеют они избегать внимания отрядов, занятых облавами?