Чувство было такое, что он пил чужую кровь, и та коркой засохла на языке.
Тем временем тар-Готиан и Гундихар с помощью подсказки Бенеша отыскали среди трупов раненого.
– Дышит, точно карась на берегу! – заявил Гундихар. – Живее всех живых. Эй, парень, ты меня понимаешь?
Раненый орк мало отличался от собратьев из Великой степи – та же кожа с зеленоватым отливом, густые волосы с рыжиной, клыки и кошачьи глаза с вертикальными зрачками. Вот только безрукавка у него была не меховая, а кожаная, вышитая бисером, и татуировка покрывала не только плечи и руки, но и торс до самого пупа.
– Тва хама мар! Ахмаи ава-яньят тва! [1] – прохрипел орк, точно не понимая, что попал в руки врагов.
– Еще грозится, – покачал головой Харальд. – А ну, хлопните его по щекам, вдруг придет в себя.
Но ничего не помогало. Раненый продолжал изрыгать угрозы, дергался и пытался вырваться, а взгляд его оставался мутным.
– Он ничего не скажет, – мрачно проговорила Саттия. – Этот парень безумнее объевшегося мухоморов лося.
– Они все точно под дурманом, да… – добавил Бенеш. – Черное облако смутило их рассудок, превратило цветы в усеянные шипами шишки… Тьма пожрала понимание, смежила очи…
Дальше он понес нечто совершенно невразумительное.
– Одно ясно – эти парни сошли с ума, – подвел итог Харальд, – поэтому и кинулись на нас, точно стая собак на кусок мяса.
– Разрушение и безумие гуляют по миру, – ненависть прозвенела в голосе Саттии, – и выпустил их не кто иной, как Харугот.
Олен вспомнил обезлюдевший Тенос, ставший вотчиной чудовищ, зараженные бешенством и болезнями джунгли Мероэ. Подумал о гиппарах, что явились из пучины и непонятно зачем ввязались в осаду Терсалима.
Неужели консул Золотого государства стремился именно к этому? Вряд ли. Зачем ему нужны свихнувшиеся орки, ведь они куда полезнее в качестве разумных и умелых воинов? Для чего бросающиеся на все живое зроиты в Мероэ, обнажившиеся храмы на Теносе?
Находясь под землей, они исправно давали ему силу.
Может быть, сама Предвечная Тьма стремится чего-то добиться в этом мире, чего-то, о чем не догадывается Харугот, мнящий себя ее властелином, а на самом деле – лишь слепое орудие? Или не все ужасы, что по привычке приписывают ей, вызваны Внешней Госпожой? Есть еще какие-то разрушительные силы, раскачивающие крохотный шарик Алиона?
Хотя бы та же Нижняя Сторона…
– Не уверен, что это его рук дело, – сказал Олен. – Не думаю… Зачем ему безумные орки? Я встречался с Харуготом, сражался с ним… – из глубин памяти всплыло гладкое смуглое лицо, точно вырезанное из дерева, темные глаза, пальцы, унизанные перстнями, – он вовсе не глуп, хорошо понимает, к чему стремится.
– И к чему? – спросил тар-Готиан.
– А этого мы, увы, до сих пор не знаем. Наверняка – объединить всех людей Алиона под своей рукой. Но не из властолюбия и не из тщеславия, а ради какой-то цели. Он считает ее великой…
– Знаем мы эти великие цели! – фыркнула Саттия. – В результате груды трупов, пепелища и виселицы!
– Он впустил в мир смерть, – почти прошептал Бенеш, но его услышали все. – Указал ей путь… и ныне она обрела много обликов. Древняя сила пробудилась, еще более древняя встала с ней рядом!
Глаза молодого мага блеснули, и он замолчал.
– И что это значит? – спросил Гундихар.
– А то, что в любом случае нужно уматывать отсюда, – сказал Олен. – Рядом с этими трупами мне… не по себе. Побыстрее добраться до ближайшей деревни и прикупить теплой одежды!
Такой план ни у кого не вызвал возражений.
Две ели, высоченных, словно лохматые колонны из малахита, натужно заскрипели. Полезли из земли толстенные корни, полетели в стороны комья, зашуршала сухая хвоя, и деревья медленно зашагали туда, где в стене засеки оставалась прореха в пару локтей шириной.
Последняя на добрый десяток миль в стороны.
Лотис тал-Лотис Белая Кость понял, что сжимает кулаки и шепчет про себя: «Давай! Давай! Ну!» – будто слова могут чем-то помочь одному из младших магов, застывшему со вскинутыми руками.
– Во дает, – с почтением в голосе прошептал десятник Сираен тар-Валис. – Какой раз вижу, и все поражаюсь.
Деревья заткнули прореху, и зашевелились, принялись расти их ветви, чтобы обхватить стволы соседей. Образовать преграду, неодолимую даже для йотунов с их древней свирепой магией.
Альтаро начали воздвигать живые засеки на пути вторгшихся в Великий лес орданов еще несколько месяцев назад. Тогда стало ясно, что йотуны не в состоянии быстро взломать стену деревьев, что попытки штурма всегда можно обнаружить, и встретить врага во всеоружии.
Сегодня, насколько знал Лотис, отдельные засеки окончательно слились в полукольцо, отсекшее отравленную часть леса от здоровой. И йотунам предстоит либо биться в нее лбами, либо обходить и возвращаться на север, либо…
Либо придумывать что-то еще.
Все понимали, что рано или поздно они это «что-то» придумают, но альтаро получат так нужную им передышку.
– Все, – выдохнул младший маг, бессильно уронив руки. – Слово мое крепко… Они не пройдут.
И он заулыбался, высокий и тонкий, совсем еще молодой.
– Слава богам, – кивнул десятник. – Ну что, приказ исполнен, мы можем возвращаться?
– Да, истинно так, – ответил маг, и воины разразились ликующими криками.
Они предвкушали дорогу домой, отдых в кругу родных и близких, прочие радости, какие может принести только дом. А Лотису тал-Лотису не верилось в то, что больше не будет засад, рейдов по ночному лесу, схваток, беспощадных, коротких и почти безрезультатных.
Собрались быстро, и зашагали знакомой тропинкой на юг, к тому поселку, что приютил их на время войны. Десяток на границе сменят посты из ополчения местных альтаро, им предстоит следить за тем, чтобы засека оставалась ненарушенной.
Шли бодро, кое-кто напевал, и когда из набежавших туч закапал дождь, никто не огорчился.
Пусть течет с небес вода, ведь она дает жизнь лесу, а через него и эльфам…
Когда на нос упала багровая капля, Лотис тал-Лотис удивленно вздрогнул и посмотрел вверх.
– Помилуй нас Анхил! – испуганно воскликнул кто-то из молодых воинов.
Из туч, черных и перепутанных, словно мысли сумасшедшего убийцы, летели вниз темные точки. Алые струи били по листве, стекали по стволам, немелодично журчали и шлепали. Небо, злое и нахмуренное, будто плакало кровью, скорбело о чем-то непонятном и жутком.
– Что это такое? – спросил десятник, поднося испачканную красным руку к лицу. – Кровь? Или что?