– Ты хочешь купить все это? – Робера изумила та легкость, с которой молодой клирик нашел способ превратить рыцаря в скромного служителя Господа. Рыцарское воспитание повелевало считать всех, носящих тонзуру, существами глупыми и к жизни не приспособленными, но школяр из Фландрии показал изворотливость, которую можно было бы ожидать скорее от нечестивого еврея, а не от будущего теолога!
– Конечно? – кивнул Ламбер. – Все продается и покупается в наши дни! Ведь у тебя есть деньги? Десяти су должно хватить.
– Столько найдется, – кивнул Робер, чувствуя себя в этот момент исключительно странно. Впервые в жизни он настолько зависел от одного человека, который, к тому же, по положению был неизмеримо ниже.
– Великолепно, клянусь святой Женевьевой! – возликовал школяр, поднимаясь на ноги. – Тогда отправимся немедленно. Накинь пока мой старый плащ, он скроет твои доспехи и одежду. Да не забудь надеть капюшон, а то уж лицо у тебя… надменное, слишком рыцарское!
Ламбер принялся затаптывать костер, а Робер, вознеся молитву Божьей Матери о даровании ему терпения, принялся облачаться в старую, не раз чиненную одежду, похожую более на лоскутное одеяло, чем на плащ.
Аббатство окружала высокая стена, которая вполне подошла бы даже замку. Из-за него торчал крест главной церкви обители, и плыл по воздуху тягучий колокольный звон. К окошечку, пробитому в стене около ворот, выстроилась очередь из нищих и калек, живописнее которых Робер не видел в жизни. Они были грязны, точно не мылись с рождения, и каждый пах выгребной ямой.
– Мы вовремя, во имя Господа! – с удовлетворением сказал Ламбер. – Еще немного, и нам бы не досталось ничего!
Они встали в конец очереди. Робера мутило от дурных запахов и от голода. Скудный завтрак из запасов Ламбера сильное и молодое тело давно поглотило, и от него остались только воспоминания.
Окошко постепенно приближались. Стоящие в очереди люди злобно косились друг на друга, но никто не смел толкаться или повышать голос. Всякий знал, что терпение братьев монастыря не безгранично, и наглость одного из явившихся за милостыней может лишить пищи всех.
– Привет тебе, брат Гуго, лучший из привратников [236] ! – сказал школяр, когда подошла их очередь. – Во имя Святого Флорана, есть у меня дело, небезынтересное для тебя!
– Возьми свой хлеб, клянусь Страстями Господними! – донесся изнутри голос такой грубый, что подошел бы он скорее разбойнику или рутьеру, а не смиренному иноку. – И подожди рядом! Как я закончу дела, мы поговорим!
Ламбер получил округлый хлеб из ячменной муки, подмигнул Роберу, и они отошли в сторону.
– Все будет как надо, – сказал клирик, вытаскивая из мешка флягу. – Брат Гуго сребролюбив! А пока подождем и перекусим!
Робер вздохнул и перекрестился. Сердце его теснили сомнения – можно ли допускать такой грех, как подкуп монаха, пусть даже ради долга перед Орденом? Не водит ли руками рыцаря Искуситель?
Ответить на вопросы эти смог бы разве что сам Сын Божий, но он прийти на помощь не спешил, и пришлось Роберу утешаться грубым хлебом и кислым вином.
Хлеба закончились, когда в очереди оставалось не более десятка человек.
– Во имя Господа, дети мои! – высунув из окошка широкое красное лицо, прогудел брат Гуго. – Раздача закончена на сегодня! Приходите завтра!
Неудачливые нищие, богохульствуя и злобно глядя на успевших урвать кусок товарищей, побрели прочь, а окошко с грохотом захлопнулось. Вместо него распахнулась дверь, и глазам Робера явился привратник Сен-Флорана целиком. Был он велик ростом и могуч, из-под ризы выпирало округлое брюшко, нажитое явно не постом и молитвами. В руке монах сжимал толстую палку, ударом которой вполне можно было оглушить верблюда.
– Ну, говори, – подозрительно зыркнув на Робера, промолвил брат Гуго. – Что ты хочешь от меня, во имя лысины пророка Елисея?
Ламбер, хорошо знающий, по-видимому, нрав привратника, побренчал загодя взятыми у Робера деньгами, а затем пододвинул губы к уху монаха и зашептал. Лицо толстого инока, пока он слушал, становилось все более довольным, а губы раздвигались, создавая жутковатую сладострастную ухмылку.
– Это можно устроить, – проговорил брат Гуго, дослушав до конца. – Приходи с заходом солнца к пролому в стене, ну ты знаешь…
И, небрежным жестом перекрестив собеседников, толстый монах неспешно удалился.
– Вот и все! – сказал школяр, вытирая со лба пот. – Вечером ты получишь ризу и грамоту от настоятеля! Кроме того, я выпросил у него бараний окорок из монастырских запасов! Пригодится в дороге!
Спорить Робер не стал. Лишь вздохнул удивленно, поражаясь тому, что в монастырских запасах может быть скоромная пища.
– Надевай, брат Робер! – со смехом проговорил Ламбер, разворачивая принесенный привратником обители Святого Флорана сверток. – Только не забудь снять свое железо!
– Не могу, во имя Господа, – проговорил Робер, разглядывая доставшуюся ему ризу. Та оказалась велика, но зато почти не имела следов носки. – Что я буду за рыцарь, если останусь без кольчуги и оружия? Может быть, положить их в мешок?
– Ага, чтобы первые же разбойники, отобравшие у тебя этот мешок, задались вопросом, откуда у скромного монаха кольчуга? – скептически хмыкнул школяр. – Ты теперь не рыцарь, а монах, отправившийся в Париж изучать богословие! Вот и грамота, это подтверждающая!
И Ламбер помахал листом пергамента, на котором ниже ровных строчек красовалась печать аббатства с изображением святого, утешающего бедняка.
– Не могу, – покачал головой Робер, – Пречистая Дева, покровительница Ордена Храма, отвернется от меня, если я уподоблюсь Святому Петру, отрекшемуся от Учителя! Придется рискнуть!
– Снимай! – покачал головой недовольный Ламбер. – Иначе на мою помощь не надейся!
– Ладно, на все воля Господа, – ответил нормандец мрачно, понимая, что с кольчугой придется расстаться, – но котту я оставлю! Без нее почувствую себя предателем, во имя Господа!
– Amen! – отозвался клирик. – Переодевайся быстрее, нам еще нужно найти место для ночлега! Сегодня холодно, и мне не хотелось бы остаться в лесу!
Они пошли, и облачка пара вырывались на ходу из их ртов.
15 января 1208 г.
Иль-де-Франс, окрестности города Версаль
Вчерашний холод за ночь отступил, сменившись почти весенним теплом, и дорога, с вечера твердая и удобная, размокла, превратившись в канаву из жидкой грязи. Путники уныло брели по обочине, подолы их одежд были перепачканы так, что стали ощутимо тяжелее.
– Во имя Господа, – проговорил Робер, – только теперь, путешествуя пешком, я понимаю, как хорошо обладать конем!