– Но какой же я обрывок? – Игорь сел, обнаружил, что находится на газоне неподалеку от монумента. – У меня свои, особые воспоминания.
– Ты можешь так думать, – покачал головой Сергей. – Но на самом деле память человека индивидуальна в том смысле, что она является неповторимой комбинацией элементов коллективной памяти. И только эта коллективная, общая память создает из группы людей нацию, народ.
– Хватит вам болтать, – вмешался Иван. – Мы изрядно нашумели, и как бы бесовы дети, дьяволы проклятые не захотели нас захватить.
– Это верно. Нужно позвонить лодочнику. – Олег полез в карман, вытащил сотовый телефон.
Игорь поднялся, отряхнул со штанов и футболки налипшие травинки. Зашагали обратно мимо пушек и четвертого тюремного корпуса, где некогда сидели уголовники, к Государевой башне.
Игорь вздрогнул, осознав, что еще полчаса назад не знал таких подробностей о крепости.
Болезненные ощущения из тела пропали, а мысли выстраивались с необычайной легкостью. Неожиданно вспомнились слова Анны: «История сама по себе меняться не может», а потом фраза Олега, сказавшего что-то вроде: «Дело людей – творить и изменять, оно нам недоступно».
Так как же он тогда надеялся с помощью синклита сдвинуть с места, раскачать громадную окаменевшую тушу русского народа? Вдохнуть в нее свежие силы, вынудить сердце страны забиться чаще?
Через Государеву башню вышли к пристани, стала видна лодка, идущая от берега, пенный след на волнах.
– Вот и он, – сказал Олег. – Спешит за деньгами.
Лодка причалила, из нее помахал тот же самый мужик, что вез их до острова.
– Что-то быстро вы нагулялись, – он сплюнул сквозь дырку в зубах. – А то другие на целый день приезжают, на эти, на пикники. Ящиками привозят водку и пиво, всякое винище…
Сергей вздохнул:
– У нас ни того, ни другого, ни третьего. А жаль.
– Это легко исправить, – мужик усмехнулся.
Забрались в лодку, он оттолкнулся от причала, затарахтел опущенный в воду мотор. Игорь подставил лицо солнцу и попытался ни о чем не думать, отрешиться от назойливых и тревожных, но не оформившихся до конца мыслей. И это ему почти удалось.
– Приехали, – сообщил мужик, когда рокот мотора затих.
Игорь открыл глаза, обнаружил, что они подходят к каменной стене причала. Первым выбрался на ступени, поднялся наверх. И тут в лицо словно ударило ледяным ветром.
Лодочники с причала куда-то делись, зато у его основания, загораживая дорогу, стояла группа из полутора десятков мужчин. Один держал охотничье ружье, другой был в милицейской форме, третий, мускулистый и лысый, сжимал бейсбольную биту.
И у всех были черные глаза.
– Ну и дела, – сказал Олег. – Нас встречают. Не ожидал, что они переполошатся так быстро.
– Что будем делать? – спросил Иван, и Игорь краем глаза увидел, как он сунул руку под пиджак, себе под мышку, туда, где висела кобура.
Обладатели черных глаз медленно, спотыкаясь, пошли вперед.
Тут были совсем молодые парни, зрелые мужчины и даже старик бомжовского вида. Одетые богато и бедно, в спортивные костюмы и в деловые тройки. Но все они шагали молча и размеренно, точно зомби из «Обители зла», и движения их казались неестественно механическими.
Словно по причалу топал взвод заводных кукол.
– У меня пистолет в машине. – Олег бросил быстрый взгляд направо и налево. – Но можно попытаться…
– Дайте я, – прервал его Сергей и шагнул вперед.
Олег нахмурился, но Сергей не обратил на это внимания. Прокашлялся, расправил плечи и заговорил хриплым, рваным голосом:
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
Игорь почувствовал нарастающую панику – как, их хотят убить, а он читает стихи? Сердце сжалось от страха. Невольно отступил на шаг и понял, что дальше идти некуда – за спиной только холодная вода Невы.
А Сергей продолжал читать, громко, во весь голос, выкрикивая слова, раскачиваясь всем телом и размахивая руками, не в ритм, не в такт словам:
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
Обладатели черных глаз замедлили шаг, а потом и вовсе остановились. Бита в руке бритоголового начала опускаться.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать…
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
Страх исчез, растворился без следа. Грудь стеснила тоска. Игорь сморгнул, еще раз, понял, что готов расплакаться. С удивлением услышал, как всхлипнул Иван. Олег неуверенно потряс головой, точно пытаясь стряхнуть одурь.
Сергей, сцепив руки перед грудью, заговорил тише, голос его упал до шепота:
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
Сергей выплевывал слова будто не ртом, сердцем, и Игорю чудилась багровая дымка вокруг его головы.
Брякнула упавшая на причал двустволка.
Черные глаза понемногу становились нормальными, обычными, серыми, синими или карими.
Игорь обратил внимание, что уши Сергея посерели, сделались почти прозрачными из-за отлива крови. Невероятная, гипнотическая сила приковывала внимание к маленькой фигуре, не позволяла отвести глаза.
А Сергей продолжал читать:
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
Сергей пошатнулся. Олег шагнул вперед, поддержал его за плечо.
Бомжовского вида старик принялся озираться, на лице его отразилось изумление. Мужчина в спортивном костюме упал на колени, обхватил руками голову и застонал. А парень с бейсбольной битой просто рухнул навзничь. Милиционер бросился к нему, все заговорили разом.
Но на причале вновь были люди, самые обычные, а вовсе не одержимые с черными пустыми глазами.
– О господи, виршеплет, ну надо же… – проговорил Иван, после чего перекрестился. – Ты же… изгнал бесов…
– Быстро вперед, – сказал Олег. – В машину, и даем деру отсюда. Это только передовой отряд, собранный из тех, кто попался под руку в Шлиссельбурге. А скоро нас примутся ловить всерьез.
Прошли мимо лежавшего на земле бритоголового, Игорь заметил несколько удивленных взглядов. «Таурус» оказался на том месте, где они его оставили. Иван вытащил из кармана брелок, негромко пиликнула сигнализация.
– Ради бога, мне надо выпить… – слабым голосом проговорил Сергей. – Как легко это давалось раньше, когда в жилах текла не вера, а кровь. Мог говорить часами. И как мне тяжело читать собственные стихи ныне…