Несся в бесконечности Ан, насиловал ранцевый двигатель, держал верный курс на звездолет. И не было в его душе ни страха, ни сожаления, ни горечи, ни обиды на судьбу. Чего обижаться-то – пожил. Пошумел, покуролесил, показал себя, полюбил. Близко видывал смерть и не отказывался от жизни, много выпустил крови, но и в бою говорил, что хотел, ни перед кем не гнул шею, замутил большое дело, воспитал двух сыновей. Гм… М-да, что-то хреново воспитал… Что Энки, что Энлиль, два сапога пара… Каретная… В общем, несся Ан на бреющем по околосолнечной орбите, и в душе его царил абсолютный нуль [5] . Одна лишь несуразная, убийственная мысль почему-то беспокоила его: а ну как не услышат, оплошают, не откроют этот чертов люк, протянут драгоценное время? Сколько там ему еще осталось-то?
Однако беспокоился он зря, люк уже был предусмотрительно открыт, внешние створки распахнуты настежь, а у высокого порога шлюзового терминала стоял субподорлик в тяжелом скафандре. Он гостеприимно махнул рукой, изобразил подобие респект-салюта и, подождав, пока Ан в темпе зарулит внутрь, взялся за массивный, на времянке, рубильник. Щелк – и внешний периметр закрылся. Щелк – и заклубился облаком дезактивирующий туман. Щелк – и заурчали, потянули воздух активированные вручную могучие насосы. Скоро Ан уже стоял на пандусе, лично снимал обрыдлый скафандр и внимательно, с какой-то странной улыбочкой, слушал старавшегося с докладом Тота. Тот, как всегда, говорил по существу: главный двигатель, оказывается, можно было запустить безо всякой автоматики, непосредственно из машотсека, при помощи заводского тарировочного режима. Сразу взять с места, с невиданным напором – дать пиковую, запредельную, неконтролируемую мощность. Что равносильно стопроцентному, хорошо продуманному самоубийству. Ну, во-первых, выброс пси-гиперонов; во-вторых, пульсации мегахронного поля; ну а в-третьих, суперускорение, разрывающее внутренности, деформирующее кости, делающее из ануннака кровавую котлету. А потом, куда лететь-то, в какую сторону? От пушек сублинкора все равно не уйти…
– Ладно, – Ан освободился наконец из объятий скафандра, глянул на часы, отрывисто вздохнул. – Через полчаса чтобы все наши у меня. В полном составе. Нет, нет, ребята, я один, – улыбнулся он охранникам Гиссиде и Таммузу, дружески кивнул Тоту и двинулся к себе – через весь корабль, наверх, наверх, в роскошь и расслабуху президентской палубы. Шел, смотрел по сторонам, вздыхал, непроизвольно вспоминал былое. Да, а ведь большая часть его жизни прошла здесь, в звездолете, в этом исполинском, вращающемся на орбите утюге. Да, послужил, голубчик, послужил, изрядно пригодился, был и домом, и кровом, и убежищем не одну тысячу лет. И не две, и не три. И не десять. И не сто… И вот сейчас, видит бог, выполнит свое последнее, самое главное предназначение. Если этот бог не выдаст, а свинья не съест…
Однако, несмотря на мысли, Ан не забывал и про ноги, напористо держал бодрый темп и вскоре уже был у себя – в парадном, однако необремененном роскошью рабочем кабинете. Здесь его ждали с любовью и нетерпением: на коврике, высунув язык, лежал черный, в красных яблоках альдебаранский муркот. Огромный, саблезубый, до одури опасный. Кажется, давно ли он был котенком, забавным, маленьким, с висячими ушами. Теперь вот морда в инее, гноящиеся глаза, облезлый, некогда пушистый, длиннющий мощный хвост. Да, время-время, безжалостный невидимый убийца. Куда до него муркоту. И чего Ан только ни делал – и гипервакцинацию, и криотерапию, и зообиовибротомографию – нет, ничего не помогало, начисто стереть программу смерти в генах питомца не получалось никак. Впрочем, сейчас вроде бы это уже не имело ни малейшего значения…
– Ну, здорово, зверюга, здорово. – Ан с ловкостью увернулся от розового языка, погладил треугольные, с кисточками уши и, вытащив из криогенника лоток с деликатесами, с отеческой улыбкой положил его на пол. – Давай. Больше не придется.
Самому ему есть что-то не хотелось, да и вообще было как-то не по себе – ломило позвоночник, кружилась голова, желудок трепыхался где-то у самого горла. Как видно, Алалу не понтовался, и гадская его отрава уже начинала действовать.
– Мр-р-р-р, – рявкнул муркот, не спеша поднялся, с достоинством понюхал и взялся за еду: ну кто же по своей воле откажется от икры карпа Ре? Пряного закваса, крупного зерна, да еще с молоками да с ястыками? Да никто…
А в кабинет тем временем стал набиваться народ, все ануннаки нормальные, свои, проверенные в деле: Тот, Мочегон, Красноглаз, братаны, Гиссида, Таммуз, Исимуд и игиги [6] . Эх, жаль, что не было здесь Нинурты и Шамаша, корешей бывалых, крученых, верченых, достойно прошедших все тяготы и препоны. Эти бы подсобили, эти бы помогли. А вот о наследничках своих Ан и не вспомнил даже, ничуть не опечалился, нисколько не загрустил. Вернее, само собой вспомнил, качнул головой, вроде бы нахмурился и… с облегчением вздохнул. Нет их, и слава богу. А то опять – шум, гам, гвалт, кипеж, крик, разборки и махаловки. Подрыв голимый и конкретный отцовского незыблемого авторитета. Бардак. Конечно, слава богу. Хорошо, что они там, на Земле, подальше от парализаторов и бластеров. Хотя нет, если Алалу не стреножить, то эта гнида доберется до всех – и до людей, и до богов, и до приматов, и до лулу. Всех пустит в расход, в распыл, в конвертер на протоплазму. Хотя ладно, еще будем посмотреть…
– Братва, буду краток. – Ан сел на край своего стола, посмотрел на собравшихся, кинул быстрый взгляд на часы. – Пообщался я тут приватно с Алалу и скажу одно: как он был пидером гнойным позорным, так и остался. В подробности вдаваться не буду, но отвечаю головой, что пока он жив, все нам, братцы, хана. И не только нам. Нашим бабам, детям и хатам там, на Голубой планете. – И Ан большим пальцем показал куда-то вниз, в пол, в направлении орбиты Земли. – В общем, вопрос этот блядский стоит конкретно ребром: или мы, или он. Я сказал.
– Валить его, суку, надо!
– Очко порвать!
– Уделать начисто!
Народ отреагировал правильно, дружно, без экивоков и шатаний – ну да, мочить. И мочить бескомпромиссно, жестко, со всей возможной конкретикой. Только вот как? На психрональный сублинкор с голой жопой не попрешь. В общем, эмоций было много, а конструктива не хватало, все избегали острых углов, никто не хотел на амбразуру. Никто не хотел умирать. Один лишь Тот, уже напоследок, с убойной прямотой изрек:
– Все это шум, визг, гам, блуд, бакланские базары. Никакой конкретики. А ведь вопрос вполне конкретен: или он, или мы. Теперь по существу. – Он вытащил свой вычислитель, активировал голорежим, заставил медленно вращаться в воздухе утюг объемного изображения. – Это наш корабль. Узнали? А это, – он подвесил над утюгом нечто напоминающее женскую вульву, – вражеский линкор. Находится он на расстоянии прямой наводки, в зоне действия этого гребаного парализатора, но самое главное, что точно по курсу. И если мы запустим главный двигатель и стартанем на форсаже, то и от линкора, и от парализатора, и от самого Алалу останутся лишь воспоминания. Масса звездолета огромна, мощность гипердвигателя соответствующая, так что кинетическая энергия полностью преобразуется в тепловую. Расстояние не велико, погрешность минимальна, вероятность неудачи в пределах допустимого. Вот, я тут прикинул в первом приближении…