Убежище располагалось под одной из стен, и на случай, если взрыв окажется слишком мощным из него за пределы ангара вел подземный ход. Даже если все рухнет, то выбраться не составит труда.
– Кто у нас первый? – осведомился отец Паоло, глядя на часы и поеживаясь – в убежище было изрядно холодно.
– Я… – вскинул руку Дайнус и, как показалось, ссутулился еще больше, став похожим на знак вопроса.
Всего бункеров было пять, а взрывы в них разнесли по времени, чтобы можно было наблюдать и оценивать каждый по отдельности.
– Время прошло, или мне так кажется? – В серых глазах отца Паоло было столько же тепла, сколько в ветре Новой Америки.
Дайнус покаянно опустил голову.
Во втором бункере глухо ударило, земля вздрогнула, ангар чуть качнулся.
– Ага, отлично, – в этот раз отец Паоло остался доволен. – Все сработало как надо! Силу взрыва оценим потом!
Еще дважды грохнуло, а затем наступила тишина. Отец Паоло подождал еще некоторое время.
– Три из пяти – не так уж плохо, – сказал он. – А те, кого не проверяли, не задавайтесь, во имя Творца! Пока сидите тут, а я схожу проверю, что там! Без моего сигнала отсюда не высовывайтесь!
И бывший офицер ловко выскользнул за дверь убежища.
379-й день 160 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
Храм, обычно полутемный, сейчас был освещен так, что болели глаза. Сотни свечей стояли прямо на полу по всему периметру зала, сладкий дым курений плавал в воздухе.
Джафар глазел по сторонам и не узнавал помещения. Фосфоресцирующие часы, такие яркие в полумраке, превратились в невидимок – только стрелки бессмысленно перемещались по пустому циферблату. Крест оказался увит живой зеленью, а пол – засыпан соломой.
Канун Нового года – один из главнейших религиозных праздников для крестоносцев ислама.
И до начала торжественной службы осталось всего ничего, каких-то несколько минут. Студенты, бесстрастные, в одинаковых черных одеяниях, вычищенных и выглаженных, стояли тесной кучкой, вокруг расположились немногочисленные преподаватели, лишенные голоса.
– Восславим же милость Го-о-оспода!.. – Слаженный хор ударил с такой мощью, что по коже Джафара побежали мурашки, а многие из его товарищей вздрогнули.
Пение донеслось откуда-то сбоку, из придела святилища. Оно усиливалось и приближалось, не смолкая больше ни на мгновение:
– И за дарованное спасение восслаааавиииим! – распевали мощные голоса. И Джафар невольно отметил про себя: «Гимн о Милости», вариант второй, праздничный, исполняется во время торжественных служб».
– И пусть облако славы твооей сиянием окутает нааас! – Из придела показалась процессия, при виде которой по рядам студентов прокатилась волна изумленных восклицаний.
Первым вышагивал сам ректор, и халат его сверкал, словно покрытый расплавленным золотом. Ван Цзун, даже с огромным крестом в руках, ухитрялся двигаться едва переставляя ноги, а бородка его воинственно торчала, будто наконечник копья.
Вслед за ректором шли поющие преподаватели. Одежды их алели, словно обагренные жертвенной кровью, а в руках каждый держал высокую витую свечу белого цвета.
– … да восслааавим силу, и мощь, и милосердие! Восславим! Восслааавим – Пение закончилось у самого алтаря. Ван Цзун вручил крест отцу Джону, а сам занял место ведущего церемонии.
Началась собственно новогодняя служба. Точно такие же проходили сейчас на всей планете, везде, где имелся обученный священнослужитель, – в занесенных снегом поселках, в больших городах, где были храмы, в больницах, тюрьмах и общежитиях, куда эмиссары крестоносцев специально отправлялись в канун праздника.
Чувство сопричастности к процессу, который разворачивался сейчас на всей планете, захватило Джафара с такой силой, что он едва не задохнулся. Судя по потрясенным лицам, прочие студенты переживали что-то похожее.
– Вознесем тебе хвалу за то, что ты изверг нас из пучины греха! – Голос ректора, ставший вдруг сильным и звонким, легко разносился по залу. – И подарил нам новую родину, где мы сможем очиститься и стать достойными тебя!
– Достойныымиии! – вновь грянул хор, перейдя к «Гимну о Достоинстве». – И да вознесется честь и слава до пределов небееесных!
Гимн сменялся речитативом, тот – общей молитвой, потом вновь звучало пение. Свечи заморгали, словно от усталости, воздух наполнился удушливым ароматом расплавленного воска, но Джафар не чувствовал утомления. Сердце его преисполнилось восторгом и благоговением.
– Да восславится! – выкрикнул ректор в последний раз, воздев к потолку руки. – Ом Мани Падме Хум! А теперь прошу вас, братия, на торжественный ужин…
И в этот момент Джафара посетила парадоксальная мысль, что, несмотря на все пережитые здесь унижения, на физическую и моральную боль, он ни за что бы не отказался от того времени, которое провел в стенах духовного училища крестоносцев ислама.
А если была бы возможность, то вернулся бы сюда еще.
Вполне вероятно, что именно такой и была цель пророка и его сподвижников, которые придумали изуверскую, полностью не совместимую с гуманизмом и даже простой порядочностью, но столь действенную систему обучения.
19-й день 161 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
– Итак, кхе-кхе. – Отец Зигмунд, преподающий в духовном училище медицину, имел привычку все время покашливать. Это, а также его медлительность вызывали раздражение у многих студентов, и иногда Джафар начинал подозревать, что преподаватель нарочно так себя ведет. – Сегодня мы займемся практикой осколочных ранений, кхе-кхе…
Отец Зигмунд замолчал и оглядел класс круглыми совиными глазами. Выражение в них было самое сонное, точно у ночной хищницы, которую неожиданно разбудили в полдень.
– Томаш, сын мой, подойдите сюда, кхе-кхе, – сказал преподаватель после паузы. – У вас, насколько я знаю, имеется на совести нераскаянный грех. Я дам вам шанс его искупить.
Томаш, рыжий и розовощекий увалень, был пойман за кражей еды с кухни. Плетей ему всыпали нещадно, молился он больше, чем все остальные, но такое наказание сочли недостаточным.
– Слушаюсь, отец, – проговорил провинившийся и поднялся из-за стола, по привычке чуть не опрокинув его.
Могучему телу Томаша вечно не хватало положенной порции, и Джафар его вполне понимал. Понимал, но оправдывать не собирался – не человек для плоти, а плоть для человека…
– Идите сюда, сын мой, кхе-кхе. – Отец Зигмунд ловким движением извлек из стоящей на столе баночки что-то зазубренное и изогнутое. – И закатайте рукав, во имя милости Господней!
Полгода назад подобное зрелище вызвало бы у большинства из сидящих здесь омерзение. Сейчас же все спокойно наблюдали, как отец Зигмунд аккуратно вдавливает осколок в мякоть плеча Томаша.