– Вас понял, – отозвался командир пятой автоколонны и отключился.
Генерал-лейтенант утер пот со лба и потянулся к графину с водой, но тот оказался пуст.
Но не успел комендант возмутиться, как радист вновь позвал его.
– Алексей Васильевич, вызывают, – проговорил он. Тяжко вздохнув, Благодатов поставил жалобно звякнувший графин и бросился к рации.
Верхняя Австрия, берег Дуная
к северо-западу от города Линц
29 июля 1945 года, 11:47 – 12:24
Солнечный луч нагло уткнулся в глаз, словно норовя залезть под веко, и Петр вынужден был проснуться.
Отвернул лицо, уходя от неприятного горячего прикосновения, но сон, точно испуганная птица, уже упорхнул. Несколько мгновений капитан вспоминал, где находится, а затем подскочил на ложе из сена, словно подброшенный пружиной: а вдруг Фридрих донес?
Подозрительность удалось перебороть не сразу, несколько мгновений она еще отравляла жизнь, колола сердце иголочками беспокойства. Против мысли о предательстве говорило то, что проснулся Петр не связанным.
Отдохнув, капитан чувствовал себя значительно лучше. Эсэсовская форма просохла, но зато на нее налипло сено, и Петр стал похож на плохо ощипанную птицу.
Попытки отряхнуться ни к чему не привели, и, махнув рукой на внешний вид, он спустился с сеновала.
На улице было тепло, но не жарко. Солнце выпаривало из земли влагу и заливало ярким светом аккуратный домик. Борода и волосы Фридриха, занимавшегося починкой древней рыбацкой сети, под лучами светила сверкали, будто отлитые из серебра.
– Что, проснулся? – спросил старик добродушно.
– Да, – ответил Петр, сдерживая зевок.
– Я тебе одежду подобрал, – Фридрих кивнул на аккуратно сложенные на лавке вещи. – Старье, конечно, но всё лучше, чем мундир наци.
Петр благодарно кивнул и принялся переодеваться. Вскоре он уже выглядел словно средней руки австрийский крестьянин. Одежда была хоть и поношенной, но зато сухой и удобной.
– А эту погань в отхожее место снеси, – проговорил Фридрих, видя, что русский не знает, куда деть облепленную соломой форму.
Ком некогда бывшей белой материи утонул в нечистотах. Когда же Петр вернулся во двор, то хозяин ждал его на пороге дома.
– Пойдем, поешь, – сказал он. – А то вид у тебя больно заморенный.
Пахло в доме всё той же рыбой, и еще – дегтем. Пожилая женщина – по всей видимости, хозяйка, молча кивнула в ответ на приветствие Петра. На столе обнаружилась уха в глубоких тарелках и простой черный хлеб. Но голодному разведчику было не до разносолов. Он мгновенно проглотил суп, обглодал рыбу и едва удержался от того, чтобы не сгрызть кости.
Фридрих с улыбкой наблюдал за гостем. Когда тот поел, сказал:
– Ну вот и славно. Теперь ты сыт и одет. Большим помочь я тебе вряд ли смогу, а оставаться у нас тебе опасно.
– Это я понимаю, да и надо мне спешить, – серьезно кивнул Петр. – Спасибо за всё.
– В Линце у меня живет племянник, – проговорил Фридрих задумчиво. – Кенигштрассе, дом семь. Он автомеханик, и в его мастерской наверняка найдется мотоцикл. Если ты скажешь, что пришел от Фридриха Штирнера, то мотоцикл этот станет твоим. Зовут племянника Герхард Цандер.
– Спасибо, – в полном ошеломлении пробормотал Петр. – Вы очень мне помогли…
– Ерунда, – отмахнулся Фридрих, вставая. – Это вы здорово помогли Австрии, сняв с нашей головы наци. И если у меня есть возможность отдать вам, русским, хоть часть долга, я ее использую.
Они вышли во двор.
– Иди вдоль реки, – пожимая гостю руку, сказал Штирнер. – Так меньше вероятность кого-либо встретить.
Петр махнул гостеприимному деду рукой и зашагал в указанном направлении. Дом рыбака вскоре скрылся из виду, и пошла совершенно безлюдная местность. По левую руку серебрился Дунай, по правую – тянулись поросшие кустарником холмы. В листве пели птицы, плескали набегающие на берег волны, и совершенно мирным выглядело голубое небо.
Нижняя Австрия, город Вена, берег Дуная
29 июля 1945 года, 12:31 —12:45
Последнюю гранату сержант Усов использовал полчаса назад и теперь лишь отстреливался, экономя патроны. С каждой минутой он всё отчетливее осознавал, что всем им – ему и еще двум десяткам солдат из разных частей, придется погибнуть здесь, на берегу Дуная, заваленном остовами старых кораблей и пахнущем ржавым железом.
От моста, единственного пути отхода на другой берег, они были надежно отрезаны, и немцы не торопились, выжидая, когда у русских закончатся патроны. Они зажали горстку бойцов за корпусом старой баржи и не давали им оттуда высунуться.
Со стороны моста слышалась стрельба. Там продолжал драться, отступая, Венский гарнизон, почти полностью уничтоженный в течение всего лишь одних суток. Уничтоженный скорее даже не физически, а морально. Солдаты, привыкшие побеждать, были ошеломлены легкостью, с которой враг убивал их в ночной темноте и при свете дня.
Тем, кто столкнулся с немцами днем, пришлось даже хуже. Солдаты Венского гарнизона не боялись реального противника, равного им по возможностям. Но как сражаться с тем, кто может кидать гранаты с потрясающей точностью на сотню метров, бегает в два раза быстрее братьев Знаменских [47] и стреляет словно опытный сибирский охотник?
Почти все, кто в первый раз сталкивались с такими возможностями противника, испытывали невольный шок и на некоторое время терялись, отказываясь верить собственным глазам.
К счастью, суперсолдат у немцев оказалось не так много, но пока удалось в этом разобраться, немцы дошли почти до Гюртеля. [48] Там, ценой огромных потерь, их удалось задержать, но всего лишь на несколько часов.
Правый берег Дуная был потерян. И не признать это было бы глупостью.
Немцы прекратили стрелять, и до окруженных солдат долетел полный сознания собственного превосходства голос:
– Сдавайтесь! Ми сохраним вам жизнь!
В выкриках этих звучала насмешка, и у Усова они вызвали странную ярость, похожую на бешенство попавшего в ловушку зверька, который скорее откусит себе лапу, чем покорится судьбе. Судя по лицам соратников сержанта, они испытывали схожие чувства.
– Хрен вам! – крикнул Усов так громко и злобно, что сам поразился. – Лучше сами сдавайтесь!
Он хотел добавить еще что-то обидное, но смолк, пораженный странным звуком, пришедшим со стороны реки, – тарахтением мотора. Не успел сержант повернуться, как где-то на воде глухо ударила пушка, и почти сразу выше по берегу, где размещались немцы, раздался взрыв.