Похоже, странное создание было крепко обижено.
— Не уходит! — озадаченно протянул Нерейд, скребя в затылке. — Должно быть, чего-то хочет!
— Сейчас п-получит! — Вемунд схватил лежащую рядом секиру и поднялся. Он был так пьян, что с трудом удерживал оружие, и Ивар вновь ощутил прилив веселья… Приступ смеха заставил его схватиться за живот, который скрутило посильнее, чем от поноса.
— И н-ничего смешного! — Вемунд сделал молодецкий замах, едва не свалившись при этом в костер, и, не удержавшись, громко рыгнул. Во все стороны разнеслась мощная волна пивного перегара.
Зубастая тварь, почти вцепившаяся ему в горло, внезапно остановилась. На ее белом лице промелькнуло отвращение, и, издав истошный визг, обладатель багровых глаз скрылся в ночи.
— Вот так! — Вемунд Боров гордо приосанился. — Я п-прогнал его!
— Давай выпьем! — кивнул головой Нерейд, так что рыжие космы его упали на лицо. — За тебя, победителя зубастиков!
Они выпили. Потом еще и еще. У соседнего костра Арнвид развлекался, пуская в небо пламенеющие руны, кто-то уже храпел так, что подрагивала земля, из мрака слышались звуки потасовки. Ивар неожиданно обнаружил, что лежит на аккуратно расстеленном одеяле, неподалеку тлеют обуглившиеся поленья, а по другую сторону костра его собутыльники горячо препираются.
— И что ты имеешь против моей секиры? — говорил Вемунд, сопя, как обиженный кабан.
— А на что она годна? — отвечал Нерейд, пренебрежительно кривя губы.
— Да я!.. Да ей!.. — Вемунд был готов лопнуть от возмущения. — Вот помнишь дуб, который у входа в замок произрастает… то бишь растет!
— А то!
— Я его срублю за десять… нет, за пять ударов!
— Врешь! — Нерейд подозрительно прищурился.
— А п-пойдем и проверим! — Вемунд поднялся, правда, с некоторым трудом. В животе у него булькнуло. — Пойдем!
Шаги их затихли во мраке, а Ивар ощутил, как медленно опускаются, тяжелея, его веки. Все вокруг закружилось со странным стремительным гулом, и молодой викинг погрузился в пахнущий пивом сон.
Сэр Гавейн, один из рыцарей Круглого стола, любимец самого короля Артура, проснулся с первыми лучами солнца. Ночевал он в лесу, на таком расстоянии от замка Черного Рыцаря, чтобы прибыть туда ближе к полудню, когда силы Добра властвуют над миром, а Зло слабо, как ни в какое другое время.
Разожженный с вечера костер давно прогорел, и утренний холодок немедленно забрался рыцарю под одежду. Ежась, Гавейн облачился в латы и, наскоро перекусив, сел в седло. Его ждал подвиг. Давно пора было взяться за засевшего в замке злобного негодяя, который перебил так много рыцарей, да все руки не доходили…
И вот наконец дошли.
Лес, через который ехал рыцарь, был закутан в плащ утреннего тумана, и солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь ветви, повисали в воздухе золотистыми дымными полосами. Шелестела под ветром листва, мягко чавкали по влажной почве копыта, и только птичьего пения, столь привычного для перелесков веселой Британии, слышно не было. Все живое давно бежало из окрестностей Черного замка.
Когда деревья разошлись в стороны и впереди открылась обширная вырубка, за которой расположилось обиталище Черного Рыцаря, Гавейн сразу понял: что-то не так. Некоторое время он оглядывал пейзаж, пытаясь сообразить, чего же не хватает.
Догадка пронзила сердце подобно острому кинжалу — колдовской дуб, на котором хозяин замка развешивал щиты побежденных! Его не было! На краю рва торчал лишь толстенный пень, рядом с которым виднелся поваленный ствол. Да и стены укрепления не выглядели черными, какими должны были быть.
Они были обычными, да еще и сильно разрушенными.
Подъемный мост был гостеприимно опущен. Не иначе ловушка! Но зачем? На кого? Не было ни человека, ни иного существа в Британии, с кем Черный Рыцарь побоялся бы сразиться лицом к лицу…
Изумленно покачав головой, Гавейн ткнул коня пятками, и тот послушно пошел вперед. Под ногами его зашелестела густая высокая трава. Шлем рыцарь на всякий случай надел, но забрала не опускал, да и щит, болтающийся у седла, на руку не повесил.
Мощный хрипящий звук достиг ушей Гавейна, когда до останков некогда величественного дерева было не более трех десятков шагов. От этого звука мороз продирал по коже, а в ушах возникала тупая боль.
Словно злобное чудовище, укрывшееся где-то рядом, прочищало глотку.
Рыцарь остановился и вытащил меч, ожидая, что за рычанием последует атака. Но хрип продолжался, равномерный и мощный, словно шум прибоя, и нигде не было видно ни малейшего движения.
Поколебавшись, Гавейн двинул коня дальше.
Дуб, судя по всему, срубили совсем недавно. Листья его оставались зелеными и даже не успели завянуть, верхушка пня белела свежей древесиной, ноздри рыцаря щекотал ее аромат. Под копытами хрустели щепки, а там и сям, точно огромные разноцветные листья, валялись упавшие с ветвей щиты.
Изумление рыцаря Круглого стола достигло предела: кто мог сотворить такое? Неужто сам хозяин Черного замка сошел с ума?
Более правдоподобного объяснения не находилось.
Что-то невидимое продолжало хрипеть, заставляя приученного ко всему рыцарского коня беспокойно прядать ушами. Источник странного звука скрывался за толстым, точно драконье туловище, стволом.
Гавейн, не выпуская меча из рук, слез с седла на шершавую коричневую кору.
По другую сторону сгубленного дерева, вольготно раскинув руки и ноги, прямо на траве лежал тучный человек в старой чиненой кольчуге. Стальные колечки тускло лоснились, светло-рыжие волосы толстяка были спутаны, а грудь поднималась в такт храпу, который сделал бы честь любому великану.
Рядом со спящим валялась исполинская секира, не оставляющая сомнений в том, кто именно срубил злосчастный дуб…
Мысли взвихрились в голове Гавейна: кто этот воин? Откуда он взялся? Как он осмелился поднять руку на дерево Черного Рыцаря?
Помедлив, паладин Круглого стола спрыгнул на другую сторону ствола и едва не упал, сраженный пивным перегаром. Этот запах казался настолько густым, что им вполне можно было похмеляться.
Продышавшись, рыцарь спрятал меч в ножны — с кем сражаться? не с этим же пьяницей — и, подойдя к толстяку, пнул его в бок носком сапога. Храп на мгновение затих, затем опять возобновился. Спящий не пошевелился.
Выругавшись, Гавейн нагнулся и сильно потряс толстяка за плечо. Тот никак не отреагировал.
— Эй! — рявкнул рыцарь в самое ухо продолжавшему спать воину.
Храп прервался. Медленно открылись мутные, в красных прожилках глаза, разума в которых было примерно столько же, сколько у свиньи, нежащейся в луже. Толстяк повернулся на бок, веки его сомкнулись, и он снова захрапел, на этот раз — с тоненьким присвистом.