— Ну ты, бабуля, того, давай недолго. В натуре. — Внук Борис с ненавистью взглянул на Хорста и очень по-блатному цикнул зубом. — Нас народ ждет.
Снова цикнул зубом, сдвинул брови и двинул о чем-то толковать с толстой теткой, на рукаве которой значилось белым по красному: «Дежурная».
— Али как, — Хорст невесело оскалился, покачал оценивающе головой. — Ну а ты-то как сама живешь-можешь? Давно с Кольского-то приехала?
— Да уж почитай годков как пять, — Нюра часто закивала и улыбнулась застенчиво, как-то совсем по-девчоночьи. — Вон Бориска сманил, уж такой паренек шустрый. Такой шобутной. Приехал, значит, к нам на Ловозерье и говорит, что мол вы, Анна Александровна, с вашими способностями в этой глухомани так и загнетесь. Пора вам, пора вырываться на оперативный-то простор. У меня ведь, Епифан батькович, после того, как мы с тобой на Костяной сплавали, дар божий открылся. Вошел в меня сильный дух-покровитель, сохатый-самец. Вот с такими рогами. А потому всякую хворь могу теперь извести, будущее мне ведомо, и всю правду вижу. Вот ты, к примеру, хоть и генерал, но не наш, и не Епифан вовсе. Только все одно я тебе благодарная. По гроб жизни. Потому как тогда меня пожалел, сокровенного не тронул…
Ну вот, опять старая песня о самом главном!
— Ладно, ладно, сочтемся, — Хорст с вежливостью улыбнулся, соболезнующе вздохнул и, чтобы сразу отвлечься от темы, быстро и деловито спросил: — Ну а скажика-ка ты мне, Нюра, что меня в жизни ждет? Говори, как есть, режь всю правду-матку. Хотя бы на ближайшую перспективу.
— А на дальнюю и не скажу, потому как дело это очень не простое, хлопотное, — Нюра улыбнулась извиняюще, взяв Хорст за руку, посмотрела на ладонь, пожевала губами. — Так, есть, вижу. Ждет тебя, Епифан батькович, большая неприятность, труба говеная, казенный дом и встреча нечаянная. С сыновьями.
— Что? — Хорст, вздрогнув, пошатнулся, внутренне похолодел, затрепетав всем телом, непроизвольно отнял руку. — Как это с сыновьями? С чьими?
— Ну да, с сынками со своими, с кровинушками. С Тимохой да с Андрюхой, — Нюра благожелательно кивнула, прищурилась, улыбнулась по-доброму. — А случится это аккурат через три недели, утром в день солнечного, если синоптики не врут, затмения. В казенном доме с псом флюгером на крыше. Да ты его отлично знаешь, в нем сынов своих и зачал. На матрасах, на первом этаже. Их, их, Тимоху и Андрюху…
— Эй, бабуля, все, хана, аллес. Свидание окончено, — с важностью подошел внучок Борис, встрял в разговор с непринужденностью тюремщика. — Давай. Давай, настраивайся на процесс. Сейчас вторую партию запустят, уплочено.
— Ну что ж, давай прощаться, Епифан батькович, — Нюра, пустив слезу, опять поклонилась в пояс, с трепетной улыбкой девственности снова полезла лобызаться. — Дай бог тебе всего. Счастья. Здоровья. Удачи. За то, что тогда меня пожалел, дорогого не тронул…
— Привет, Тимофей Корнеич! — Зубов, гендиректор ТОО «Похлебка», выдавил улыбку, захлопнул дверь и протянул Андрону пухлую, весело блеснувшую бриллиантами руку. — Бухгалтерша мне звякнула на сотовый, платежечка твоя прошла. Давай закончим, и завтра можно оформлять, а то сегодня уже поздно.
Пальцы у него были потные, лицо лоснящееся, а сам он не в настроении. Такая жара, а в мерсе кондиционер накрылся. Шестисотый, блин, называется.
— Ну давай закончим, — Андрон кивнул, зазвенел ключами и, открыв сейф, вытащил пакет, перетянутый резинкой. — Вот, как договаривались.
Зубов ему не нравился — хитрый, прожженный, ушлятина еще та. Это ведь он, как пить дать, глушанул тогда Гринберга, когда въехал со всей отчетливостью, чтот бабки тот не отдаст. И естественно урвал по решению суда двухэтажную Джульбарсову конуру. Которую и продал в конце концов втридорога Андрону. Два месяца тянул, сука, все цену набивал. И вот сподобился-таки…
— Ага, — Зубов оживился, развернул пакет, взяв на выбор одну пачку, принялся считать. Его толстые, похожие на сосиски пальцы двигались на удивление быстро. — Так, — он закончил шелестеть, взял другую пачку, взвесив на руке, весело пробурчал: — Ажур. — Сбил деньги в стопочку, перетянул резинкой и бережно, с каким-то уважением, убрал в объемистый, с кодовым замком кейс. — Порядок, Тимофей Корнеевич. С покупочкой тебя. Обмыть бы надо.
— Ты, Вован свою охрану завтра снимай поутряне, часиков в восемь, — Андрон сделал вид, что не расслышал насчет выпить, и ласково улыбнулся Зубову одними губами. — А я тебя достану завтра до обеда. Пересечемся и оформим без напряга.
О том, что Зубов может кинуть его, он даже не задумывался — зассыт, кишка тонка. Да и к чему, себе дороже. Питер ведь такой маленький город.
— Как скажешь, Тимофей Корнеич, как скажешь. Хозяин барин, — Зубов вежливо кивнул, тоже улыбнулся и, не поручкавшись — просто сделав ручкой, быстренько отчалил. Бежевый мерс его сияющей громадой плавно потянулся с парковки.
«Попался бы ты мне годиков эдак десять назад. Один в чистом поле», — нахмурившись, Андрон отвернулся от окна, подошел к столу, резко ткнул в клавишу селектора:
— Наташа, закажи мне билет в Лозанну на завтра. И с больничкой соедини.
С какой именно объяснять было не надо — номер клиники профессора Отто, расположенной неподалеку от Женевского озера, секретарша небось выучила назубок.
— Тимофей Коренеич, Лозанна на проводе, — скоро раздалось по селектору, Андрон вздохнул, взял трубку и с привычной, какой-то бесшабашной веселостью сказал:
— Привет, мать, ну как ты там?
— Нормально, — ответила ему Клара, — голос ее из-за тридевяти земель звучал тепло, ясно и разборчиво, словно из таксофона за углом. — Морально настраиваюсь на операцию. На следующей неделе прибывает обер-мясник, выписали из Бразилии. Главный спец по женскому вопросу. Говорят, он женат в пятый раз, и когда входит в дверь, наклоняет голову. Чтоб рога не мешали.
Господи, Клара, Клара. Речь идет о жизни и смерти, а она все с шуточками-прибауточками.
— Готовься, я завтра тоже нагряну, — бодро пообещал Андрон, судорожно сглотнул слюну и страшно развеселился в трубку. — Надеюсь, что без рогов. У меня сюрприз…
— Сюрприз это хорошо. Давай приезжай, — голос Клары вдруг сделался бесцветным, будто силы разом изменили ей, затем сменился задавленным, полным муки шепотом: — Все, Андрюша, все, до свиданья, — и связь оборвалась.
— Так, — Андрон с убийственным спокойствием повесил трубку, вытащил коньяк из шкафа, залпом, не закусывая, выпил. Помотал головой, засопел, повторил. Мерзопакостный, разбухающий в горле ком медленно сполз в желудок, судорожные, цепляющие сердце когтями объятья нехотя разжались. Андрон смог обдуманно подойти к столу, выдавить телефонный номер и членораздельно сказать в трубку:
— Аркаша, завтра в семь тридцать будь в офисе. Как штык. Есть дело, очень важное дело. Не опоздай.