Обед между тем успешно продолжался — при посредстве тхали, серебряных катори и пальцев правых рук. Левые, как известно, предназначены только для мытья тела. Съели шафранный рис с сырными палочками, тушеные овощи по-бенгальски и чатни из свежего кориандра, а когда слуги принесли масалу-пури, салат из картофеля и кокосового ореха и морковный пудинг, джайн гуру Дшха Баба возвестил:
— Пища богов! Просад.
Мудрый джайн знал, что говорил, за непростую свою жизнь много всякой всячины взял на зуб. Все было — и плоть нечистых животных, и мясо грифов и ворон, и даже сладковатая на вкус человечина. Жизнь его своей извилистостью напоминала путь нетопыря. Тридцать лет назад жажда истины оторвала его от молодой жены и шестерых детей и бросила в объятия «Агоры», зловещей секты извращенцев-каннибалов. Жизнь там протекала согласно закону пяти «М» — «манш» — плоть, «мин» — рыба, «мурда» — труп, «мадира» — алкоголь и «майтхун» — секс. Бедный Джха Баба ел плоть издохших псов, вылавливал плывущие по Гангу трупы, участвовал в чудовищных гетеро-садо-мазо-гомо ритуалах. А по ночам, когда сгущалась темнота и на чернильном небе загорались звезды, он тайком пробирался на площадки для кремации и с тщанием копался в остывающих кострах, выискивая в пепле человеческие останки. Причем копался и участвовал с таким старанием, что через десять лет добился звания «адвахута», то есть просветленного. Казалось бы, теперь только и жить — расхаживать с черепом в руках в окружении учеников, потряхивать гирляндами из позвонков кобры, не знать отказа ни в мадире, ни в майтхуне и наставлять себе молодежь на путь истинный. Однако не было покоя в душе Джха Бабы, он понял вдруг, что путь тот истинный — кривая, ложная тропинка, ведущая в объятья демонов. Сердце его все чаще переполнялось кротостью и добротой, принципы благостной «ахимсы» открылись перед ним во всей своей священной, первозданной неприкрытости, словно молодая жена перед ликом новобрачного, алчущего страсти мужа. Наконец Джха Баба забросил череп, снял украшения из змеиных позвонков и, с головой омывшись в купели Ганга, надолго предался дхьяне, посту и воздержанию. Потом завел себе матерчатую повязку, взял в руки метелку и с миром пошел босым по дорогам Индии. Видели его и в Кримкуне, и в Бомбее, и в Дели. Теперь вот ветер истины занес его на пир к Воронцовой…
— Да, да, это сочная, маслянистая, укрепляющая пища, — Свами Бхактиведанта кивнул и, ловко захватив кусочком чапати немного овощей, приправленных соусом, с удовольствием отправил в рот. — Хотя мы, тантристы, относимся к ахимсе с некоторым скепсисом. Ведь сказано же в «Ведах»: «Дживо дживасайя дживанам» — «В борьбе за существование одно живое существо является пищей для другого».
— Истину сказал ты, брат, — живо подхватил Свами Чандракирти, с хрустом откусил поджаристую самосу с манкой и, чмокнув, приложился к сладкому анисовому молоку с изюмом и фисташками. — А потом ведь истинного мудреца не осквернит никакая пища. Такого человека не порицают за то, что он ест мясо. Ведь сказано же в «Ведах» — все равно останется брахманом тот, кто дал обет воздержания, а сам имеет сношения с супругой в положенное время.
— Еще очень многое, о братья, зависит от супруги, — с видом знатока заметил Джха Баба, прищелкнул языком, со вкусом облизнулся и щепотью захватил халавы, тающего во рту ароматного десерта из поджаренной манки. — Раньше вот женщины были благостны, чисты и смело подымались на костер к усопшему мужу. Не боялись испечься живьем. — Он почему-то загрустил, снова облизнулся и нехотя отпил сладкого напитка из йогурта. — Когда преставился раджа Виджаянагара, вместе с ним сгорели на костре три тысячи его жен и наложниц. С телом достославного раджи Идара были сожжены семь его жен, две наложницы и четыре служанки. На костер последнего раджи, Танжора, смело поднялись две его любимые жены, кости коих были смолоты в тонкий порошок, смешаны с вареным рисом и съедены двенадцатью жрецами одного из храмов во искупление грехов почивших в бозе. А что сейчас? Ни любви, ни благочестия, ни совести. Вдовы как безумные выскакивают из костров, и брахманы вынуждены бить их по голове дубинками, чтобы после оглушенных забрасывать обратно. Нет, не осталось в женщинах ни любви, ни стойкости. Их приходится приковывать за ноги к помосту, вводить словно лягушкам через соломинку наркотическое зелье. О, времена, о, нравы! А ведь не в «Ригведе» ли сказано, верная жена да упокоится на скорбном ложе рядом с телом мужа? И только если брат покойного сподобится назвать ее своей женой, она минует огненные объятия пламени. А что рекут нам «Махабхарата» и «Рамаяна»?..
Воронцовой все эти разговоры о преставившихся мужах, всепожирающих объятиях пламени и тысячелетней истории обряда «сати» очень не понравились. Она дала знать слугам, что банкет заканчивается, хрустнула индийским, с пряностями, крекером, раздавила шарик из нутовой муки и мило улыбнулась гуру Аджха Бабе.
— Вы наверное так устали, о Таподхана. Не пора ли вам отдохнуть?
Папа Мильх, глянув на нее, насторожился и тактично, на немецком, чтобы не поняли гости, спросил:
— Что это ты, лапа, так сбледонула с лица? Или непонятки какие в натуре? Наезжают? Напрягают? Качают мазу?
Сам он, хоть и числился истинным арийцем, ни черта собачьего на санскрите не понимал.
— Да нет, просто святой отец долго был на солнце, — Воронцова расплющила творожный индийский десерт, размазала его по тхали и, не отрывая взгляда от жуюущего Аджха Бабы, улыбнулась еще шире и обворожительней. — Я прикажу застелить вам ложе шкурой лани и бросить в ванну лепестки роз.
— Да, шкура это хорошо, — Аджха Баба милостливо кивнул и хотя джайнам возбраняется есть помидоры, ибо сок их цветом напоминает кровь, с удовольствием принялся за таматар тур-дал, густой гороховый суп с томатами. — Шкура, дочь моя, это отлично. А вот ванны с розовыми лепестками не надо. Кто смывает свой пот, тот смывает свое счастье. Дай бог здоровья тебе, твоему мужу и твоему повару.
Без своего матерчатого забрала он был похож на славного Ханумана, царя обезьян, каким его изображают на иллюстрациях к «Рамаяне».
Скоро обед закончился, и гуру поднялись со своих вьясасан — несколько тяжеловатые, но преисполненные благодати.
— Благодарим тебя, дочь моя, за твою заботу и доброту, — свами Бхактиведанта икнул, приложил ладони к груди и тайно сделал мудру, усиливающую пищеварение. — А теперь мы хотели бы уединиться, дабы провести в покое активную групповую медитацию.
Гости были тут же препровождены в Голубую спальню и оставались там до ужина, накрытого в беседке среди ажурной кисеи благоуханных персиковых соцветий. Когда они вышли — торжественно, неторопливо, с сияющими округлившимися глазами, их уже ждали:
— пряный рис,
— тушеные овощи с сыром.
— жареная цветная капуста, картофель и свежий сыр,
— гороховые крокеты в йогурте,
— чатни из фиников и тамаринда,
— банановые пури,
— сгущеный ароматизированный йогурт,