Не зная что предпринять, Ким уселся рядом на скамейку. Мальчик всхлипывал и смотрел в сторону.
– Ну, успокойся, – попросил Ким. – Расскажи мне, в чём дело?
Мальчик решительно помотал головой.
– Тогда скорее пойди в беседку…
Мальчик, по-прежнему рыдая, сполз со скамейки. Размазывая по лицу слёзы, поплёлся по склону вверх – там в самом деле была беседка, маленькая, почти игрушечная, в виде стартующей ракеты. Ким видел, как мальчик остановился у входа, поколебался, но не вошёл, прислонился к стилизованной дюзе и разревелся с новой силой.
Неужели Пан взгреет его за мокрые ноги, подумал Ким. Не может быть. Там должно быть что-то куда более важное… Каков должен быть проступок, чтобы малой боялся идти в беседку? Чтобы одна мысль о предстоящем разговоре вгоняла его в истерику?
Или он плачет о чём-то другом?
– Дядь-Ким…
Он обернулся.
Племянник Миша стоял в двух шагах. Он вырос на полголовы с того момента, когда Ким видел его в последний раз. На спине и на груди чёрной школьной курточки, на штанинах и даже на заду у него были нашиты лоскуты солнечных энергосборников. У него «игралка» на соларной энергии, подумал Ким.
– Привет, – сказал Ким. – Ты голодный?
Миша помотал головой.
– Выпьем чего-нибудь? Поедем куда-нибудь?
– Я не маленький, – сказал Миша. – Мне поговорить…
– Как скажешь, – согласился Ким. – Садись?
Миша помедлил и сел на то место, где две минуты назад рыдал незнакомый малыш. Ким обернулся – да, тот всё ещё не решался ни войти в беседку, ни уйти прочь. Плакал у входа, теперь уже беззвучно.
– Вам Пандем не сказал, о чём я хочу?.. – начал Миша.
– Пандем никому не передаёт ничьи мысли, – наставительно сказал Ким. – Не знаешь?
– Намерения, – сказал мальчик. – Намерения – это же не мысли…
– Пандем ничего не говорил мне, – признался Ким. Он мог бы добавить «…и уже давно», но, разумеется, не добавил.
Миша провёл пальцем по серебристой ткани энергосборника. Вспыхнула – и медленно погасла – светлая полоса.
– А я почему-то думал, что вы знаете, – сказал Миша.
– Почему?
Миша хотел что-то сказать, но не решился.
– Я не знаю, о чём ты собирался говорить, – вздохнул Ким, нарушая принуждённое молчание. – Наверное, о важном?
– Я… – Миша запнулся. – Оказывается… Бывает так больно… Я узнал. На себе. Мы работали в «сенсорном» режиме… Без Пандема очень, очень трудно и опасно жить.
– Я знаю, – сказал Ким.
Миша снова замолчал. Над его склонённой головой вилась стайка полупрозрачной мошкары.
– Я хотел спросить…
– Да?
– Что?
– Спрашивай.
Миша вздохнул:
– Дядь-Ким, а правда, что когда вы были мо… то есть двадцать пять или тридцать лет назад… любой человек мог умереть? Даже ребёнок? Ни с того ни с сего?
– Ну не так уж ни с того ни с сего, – медленно сказал Ким.
– Ну, люди умирали от того, что на них налетела техника, или от болезни, или от… от электричества? Раз – и нету?
Ким нахмурился. Однажды, в юности, он пришёл в институт и увидел на доске объявлений фотографию своего однокурсника в чёрной рамке… Электробритва, ванная, лужа на полу. Раз – и нету.
– Да, – сказал он медленно. – Не так всё было печально, как ты рассказываешь, но внезапно заболеть неизлечимой болезнью, или попасть под машину, или съесть, например, ядовитый гриб… Да. Это было.
Мишка плотнее сплёл пальцы:
– Как же вы жили, дядь-Ким?
– Да вот, – сказал Ким, будто сам удивляясь. – Жили. Бывали даже счастливы…
Мишка молчал. Ким знал, что основной вопрос пока не задан; значит, слова из племянника придётся тянуть, будто плоскогубцами.
– Миш… Что-то случилось?
Мальчик помотал головой. Стайка мошкары на всякий случай поднялась выше.
– Дядь-Ким…
– Да?
– Вы, когда были врачом, работали на «Быстрой помощи»?
– На «Скорой», – поправил Ким. – На «Скорой помощи».
– И у вас была на крыше эта… мигающая лампочка? И вы ехали под сиреной?
– Да.
Миша глубоко вздохнул:
– Вы спасали людей… от смерти? То есть они уже должны были умереть, но вы быстро приехали – и спасли?
– Да, – отозвался Ким после паузы. – Случалось.
Миша подался назад. Странное выражение было в его голубых, не-Леркиных круглых глазах – не ужас и не восхищение, а почти экстаз и почти священный:
– Вы ехали. На белой машине, – заговорил он прерывисто. – Под сиреной. И все люди уступали вам дорогу. Потому что они слышали сирену и знали – это один человек идёт на помощь другому. Чтобы спасти. От смерти. От боли… Дядь-Ким, у вас была такая, такая жизнь! Вы были…
Он замолчал. Его буйная фантазия уже сконструировала и запружённую машинами улицу прошлого, и сверкающий белый автомобиль, озарённый сполохами мигалки, и душераздирающий вой сирены – и услышав этот вой, обречённый человек вздыхал с облегчением, понимая, что помощь уже идёт…
– Всё это было не так, Миш, – сказал Ким через силу.
– А?
Племянник смотрел на него; Ким с удивлением – и некоторым беспокойством – увидел, что светлые не-Леркины глаза подёрнулись влагой. Слёзы умиления?
Он мельком оглянулся в сторону беседки – ревёт ли ещё мальчик перед входом? Мальчик ревел.
– Всё было… не совсем так, – сказал Ким, снова обернувшись к племяннику. – Это была собачья работа. Платили совсем немного. Мы приезжали на вызов, и очень часто оказывалось, что ничего не можем сделать – поздно, или нет лекарств, или вообще медицина бессильна… и тогда они умирали прямо в машине. Нас вызывали спьяну, сдуру, скуки ради. На нас бросались с кулаками. Нас вызывали к старушкам, которым требовался психиатр, а не хирург и не кардиолог. Нас вызывали на автокатастрофы, где нужен был прежде всего автоген – распилить машину… Грязь, ругань, усталость, кровь… Мы были серые от недосыпа и очень много пили. И никто – очень редко… почти никто не уступал нам дорогу. И никто не видел в нас героев и спасителей. Вот так…
Племянник смотрел на него, и Ким не мог прочитать выражение его глаз.
– Дядь-Ким, – тихо сказал Миша. – Я почему-то не очень вам верю. Это, наверное, плохо?
Ким пожал плечами:
– Да нет… Тебе сложно в такое поверить, ты родился на семнадцатом году Пандема…
Миша задумался. Погружённый в себя, он неожиданно сделался похож на Лерку. Ким поразился: как точно…