— Я не принесла никакого…
— Помолчи, — чуть улыбается. — Царь-мать видит только один путь. А я вижу развилку. Ты умрешь. Или погубишь три рода. Или спасешь их. Подаришь им новое будущее. Обоснуешь четвертый род — самый живучий и сильный. И тогда нашим детям не придется бояться Завода.
— А они боятся…
— Помолчи. — Снег на его бороде тает, и я вижу, что она не такая уж седая — черная с проседью. — Земля боится весны. Тает лед, разрывая жилы. Напрягаются и лопаются почки — это боль… это роды. Старое, не успевшее отжить свое, схлестывается с молодым, не успевшим войти в силу… Ну-ка, встань.
Мое сердце пропускает удар. Я повинуюсь.
Старик поднимается тоже. Встав напротив меня, прикрывает огромные глазищи. И начинает медленно покачиваться вперед-назад. Как будто тяжелый груз — поток расплавленной лавы — то вытекает вперед и почти касается земли, то втягивается назад, сжимаясь в точку. Не могу даже понять, что происходит, не могу описать этого — но подсознательно повторяю его движения. Мы молча раскачиваемся, как два дерева под одним ветром.
Потом он вскидывает руку, будто отводя от лица паутину. Жест, кажется, совсем не угрожающий, но я отпрыгиваю и налетаю плечом на стену землянки. Трещит сухая трава. Откуда-то сверху на меня летят мелкие легкие зернышки.
— Да, — говорит старик удовлетворенно. — Здесь есть о чем подумать… Здесь есть чего бояться. Ты была синтетиком?
Он знает, кто такие синтетики! И так легко об этом говорит…
Старик ухмыляется, будто мое удивление его забавляет.
— И я был синтетиком. И я был постарше тебя, когда попал в горы… Тогда здесь было два рода. И надо всеми — Царь-мать.
— Вас тоже хотели убить? А как вы попали в горы? Вас тоже отправили на Завод? Вы тогда знали, что это такое? И как вы перестали быть синтетиком? Уже тогда был Оверграунд? И энергетический ритуал?
— Так много вопросов… — Он поднимает верхнюю губу, обнажая белые, совершенно не старческие зубы. — Так мало ответов… Я расскажу тебе все, что сумею. Если переживешь завтрашний день… Дикая.
Уже почти стемнело. Дорожки заметены снегом. Над поселком поднимаются дымы. Никто меня не провожает — старик остался в своей землянке. Конвоиров не видно. Я одна на краю леса — могу, наверное, и уйти…
Хотя куда я денусь одна в зимнем лесу?
Иду, куда глаза глядят. Ноги непонятным образом приносят к тому самому дому, где ждет меня Ярый.
Берусь за дверную ручку — и вдруг вспоминаю, где я видела старика с большой головой. Покрываюсь мурашками. Будто ответом на мои мысли из лесу приходит вой — тоскливый, заунывный. Один голос, второй, третий…
Открываю дверь нешироко, чтобы не выпустить тепло. Ныряю внутрь, в сенях отряхиваю снег с одежды и, дыша на пальцы, шагаю через порог в душное тепло.
На столе горит огонек. Вижу Ярого, сидящего у печки, и успеваю удивиться, какое у него странное лицо. А потом догадываюсь оглянуться.
Царь-мать сидит на моей лавке. На ее лице играют отблески огня. Волосы лежат на плечах блестящим жестким плащом.
— Здравствуйте, — говорю я, потому что ни Ярый, ни Царь-мать нарушать молчание не собираются.
— Будь ты неладна, — отзывается Царь-мать таким тоном, каким люди обычно здороваются. — Ну, что сказал тебе Головач?
— Он видит два пути. Я вовсе не обязательно всех тут погублю. Я могу, наоборот, принести счастье… Есть такая… развилка. Новое будущее.
— Я родила от него двенадцать детей, — медленно говорит Царь-мать. — Двоих задрал медведь. Двоих забрал Завод. Одну убила ты!
— Я не знала, — бормочу потрясенно, но Царь-мать меня не слушает.
— Как бы то ни было, всех людей из трех родов я считаю своими детьми. Кого ты убьешь завтра? Кого из них? Какими бедами мы заплатим за ту химеру, которую мужчины, — она бросает пренебрежительный взгляд на Ярого, — называют новым будущим? Я отвечаю за три рода. Я, а не он. Мужчина во главе племени — это война и смерть, погоня за лучшим по трупам хорошего… Трем родам не нужно нового будущего. Им довольно старого. Поэтому ты умрешь.
Она поворачивается и уходит, не сказав больше ни слова.
Ночью мне снится город. Снится, как я ищу подзарядку… но не для Евы. Для Головача. А он ходит за мной по пятам и смеется, и глумится. Подзарядку? Для меня?! Ты с ума сошла!
Во сне понимаю, что все идет не так, но поделать ничего не могу. Сон несет меня, как мутная река, и наконец приносит на пустырь в районе башен — вокруг громоздятся железные статуи волков, свезенные, видно, из какого-то музея. Или с выставки сумасшедшего скульптора. У некоторых волков по пять, шесть ног, оскаленные пасти… И огромные соски, почти как у коров. Дойные волчицы? Что за бред!
Посреди пустыря стоит человек, при виде которого я изо всех сил пытаюсь проснуться. Это энергетический контролер — вернее, тот, кто выдавал себя за контролера. Черный призрак. Вестник несчастья. Лицо его в бороздках, но это не старческие морщины. Это будто стыки бронированных плит. Глаза смотрят из черных провалов, словно из глубоких дюз.
— Многие не доживают до утра, — говорит он негромко и жутко. — Энергии на всех не хватает.
Железные плиты, из которых состоит его лицо, приходят в движение. Меняются местами скулы. Падает подбородок, открывая черный тоннель пасти. Я ору…
И просыпаюсь.
Куда ночь, туда и сон. Как бы ни сложилась моя судьба, в город я больше не вернусь.
На другой день за мной приходят конвоиры и ведут… на казнь? Или опять на бой?
Еще не доходя до места, слышу гомон толпы и запах дыма.
В огромной яме с плоским дном разложен костер. Или много костров; я вижу целое поле огня, над которым — примерно в полуметре — натянута полупрозрачная сетка с очень мелкими ячейками. Неужели меня хотят поджарить на решетке?!
Дрожит, переливаясь струйками, разогретый воздух. Из струйчатой дымки выходит Царь-мать — я не сразу ее узнаю.
Она сбросила шкуры, всегда укрывавшие ее до пят. Она гораздо стройнее, чем казалось мне раньше. Белая рубаха до колен перетянута на талии широким поясом. Босые ноги уверенно ступают на сетку над огнем. Царь-мать выходит на середину огненного поля и окидывает взглядом три рода, столпившиеся вокруг костра.
Ее длинные волосы, собранные вокруг головы, кажутся тяжелым шлемом.
— Сегодня я принимаю бой, — хрипло и гулко говорит Царь-мать. — За наше будущее.
И оборачивается ко мне.
Она безоружна. Она босиком. Она гораздо старше меня. И все-таки у меня мурашки бегают по спине, когда смотрю на нее. Мне само собой становится ясно, что эта соперница гораздо страшнее Охотницы, не говоря уже о Безымянной.
Мне помогают стащить с ног ботинки и носки. Ступаю на сетку, внутренне замирая, — жду, что она обжигает. Но она чуть теплая, хотя внизу, прямо подо мной, видны языки пламени. Никогда в жизни мне не доводилось видеть такого большого огня! Почему он не жжет нас? Это колдовство?