* * *
Миллион лет назад…
Ладно, пусть не миллион лет, но все-таки очень, очень давно стоял городок на берегу моря. Жители его были бедны и кормились тем, что уступали свои дома постояльцам. Постояльцы — чужаки — являлись летом, когда море было теплым и цвела магнолия; они хотели радости, и городок, прилепившийся у кромки самого красивого в мире парка, давал им эту радость.
Миллион лет назад.
Двери крохотного санузла были плотно закрыты, потому что в комнате спал сын; здесь, между ванной и унитазом, было очень тесно, квадратный метр истертой плитки под ногами, квадратный метр облупленного потолка над самой головой, запасная вода в цинковом баке, маленькое зеркало в брызгах зубной пасты, в зеркале отражаются два лица — одно против другого, слишком близко, будто за мгновение до поцелуя, и собеседников можно принять за влюбленных, если не смотреть им в глаза.
— …Ты понимаешь, что после этих твоих слов ничего у нас не может продолжаться? Что я никогда не смогу переступить через эти твои слова? Что это конец?
— Что я такого сказала?
(Не оправдываться! Только не оправдываться. Это… жалко).
— Что ты сказала?!
— Да, что я сказала? Почему ты…
Нет ответа. Есть дверь, качнувшаяся наружу и закрывшаяся опять.
Есть вода в цинковом баке и нечистое маленькое зеркало, отражающее теперь уже одно, некрасивое, красное, в гримасе рыданий лицо.
Уже рассвет, но желтой лампочке под потолком на это плевать. Как летнему солнцу плевать на женщину, скорчившуюся на краешке ванны. Какая бы не случилась катастрофа — солнце будет вставать вовремя, и даже если курортный городок со всеми своими жителями однажды обрушится в море, солнце все так же будет подниматься и опускаться, миллион лет…
Это было миллион лет назад. Теперь это не имеет никакого значения.
* * *
— …Как здоровье вашей совы?
— Сова поживает прекрасно, благодарю вас…
Моя сова околела пять лет назад, но я ответил, как велела мне вежливость. Говорят, современный ритуал обмена любезностями берет корни из давно забытого наречия; в старину приветствие примерно так и звучало: «Ком сава?»
Гость кивнул так удовлетворенно, будто здоровье моей совы действительно вызывало у него живейший интерес. Откинулся на спинку замечательно неудобного кресла; вздохнул, разглядывая меня из-под насупленных редких бровей.
Для своих пятидесяти девяти он выглядел не так уж плохо. Я знал, что маг он не наследственный, а назначенный, что магическое звание он получил, будучи уже деревенским комиссаром, и что на аттестации ему завысили степень — дали третью вместо четвертой.
И еще я знал, как он ко мне относится.
— А как здоровье вашей совы, господин комиссар?
— Благодарю вас, — ответил он медленно. — Превосходно.
Я знал, что в тот же день, как комиссар был назначен магом, все окрестные охотники получили заказ на совенка. Немало совьих семейств понесло тогда тяжелую утрату; из нескольких десятков птенцов свежеиспеченный маг выбрал одного — и теперь мой вопрос и его ответ наполнены были живейшим смыслом, потому что отобранная комиссаром сова оказалась хилой и все время болела.
Или он неверно за ней ухаживал?..
Молчание затягивалось. Наконец, комиссар вздохнул повторно:
— Господин наследственный маг. От имени комиссариата и поселян я рад передать вам приглашение на праздник урожая, который состоится в последний день жатвы.
Я вежливо наклонил голову. Комиссар смотрел на меня устало и как-то болезненно. Видит сова, он не хотел идти ко мне на поклон; он сам изо всех сил пытался поправить дело — последние три дня на небе то и дело случались тучки, бессильные, бесплодные, холостые. Он стоял посреди двора, он бормотал заученные заклинания, он даже плакал, наверное, от бессилия… А потом преодолел отвращение и страх, сел в двуколку и поехал ко мне. По дороге разворачивал оглобли не раз и не два, и возвращался, и разворачивался снова — и вот сидит теперь, смотрит, щурясь, мне в глаза. Чего-то ждет, наивный.
— Весьма благодарен, — сказал я проникновенно. — Обязательно приду.
Комиссар проглотил слюну; ему предстояло сформулировать просьбу, и я с удовольствием смотрел, как он мучится.
— Господин наследственный маг… — выговорил он наконец. — Позвольте обратить ваше внимание на засуху.
— Как-как? — переспросил я с ласковой улыбкой.
— На засуху, — через силу повторил комиссар. — Вот уже почти месяц не было дождя… между тем состояние всходов… внушает опасение. Поселяне боятся, что праздник урожая будет… омрачен.
Он замолчал и уставился мне в переносицу; я улыбнулся шире:
— Надеюсь, меня никто ни в чем не подозревает?
Комиссар пожевал губами:
— Что вы, что вы… Никоим образом. Безусловно, это стихийное бедствие имеет естественную… немагическую природу. Однако еще немного — и нас ожидает неурожай, сравнимый с бедствием тридцатилетней давности, вы, наверное, не помните…
В последних словах обнаружились тонкие заискивающие нотки. Еще немного — и он скажет мне «сынок»… или, чего доброго, «внучек»!
— Не помню такой древности, — признался я со смехом. — И, если честно, я никогда не интересовался сельским хозяйством. До недавних пор мне верилось, что брюква растет на деревьях!
Комиссар смотрел на меня с тоской; дать бы тебе мотыгу, явственно читалось в его взгляде. Выгнать бы на поле, под палящее солнце, и тогда поглядеть бы на тебя, здоровенного сытого лентяя. Поглядеть бы хоть раз на твой поединок со свекольной грядкой!..
В следующую секунду комиссар шумно вздохнул и прикрыл глаза. Видимо, картина, представлявшаяся ему, оказалась слишком яркой.
Я оборвал смех. Помолчал, любуясь бессильной злостью визитера; сплел пальцы, потянулся, разминая суставы:
— Если вы, господин маг третьей степени, не в состоянии организовать маленькую тучку — обратитесь к бабушкам в деревнях. Народные средства не всегда заслуживают осмеяния…
Он поднялся. Наверное, у него в запасе остались еще аргументы — деньги, почести, обращения к моей совести — но презрение оказалось сильнее.
— Прощайте, господин наследственный маг… Здоровья и процветания вашей сове!
Слово «наследственный» он произнес с нескрываемым презрением. Гордые мы, гордые, ничего не поделаешь, наша гордость бежит впереди и распихивает всех локтями…
— Осторожнее, — сказал я заботливо. — Глядите под ноги.