Длинноволосая постояла еще секунду, потом опустила руки, воздетые по ходу драматических событий поэмы, и, сгорбившись, пошла к двери. А ведь полагалось дождаться, пока отработают все…
Оставшиеся две девицы вынесли на его суд отрывок из широко известной комедийной пьесы; коротко стриженная брюнетка и химически завитая блондинка громко барабанили текст, Раман, опустошивший до дна очередную кофейную чашечку, сразу же определил, что в постановке им помогал некто третий, режиссер, темпераментный, но плоский и плохо выученный. Девчонки лихо меняли размашистые мизансцены, выполняли неведомые Ковичу задачи, все это громко и уверено, все это с претензией на профессионализм; Раман поставил опустевшую чашку на стол. Девчонки, неплохие, возможно, и с будущим – но вот этот неведомый постановщик нарядил их в чужую одежду, наглухо спрятал то, что, прежде всего, могло заинтересовать придирчивого Рамана…
Он дал девчонкам доиграть до конца. Сказал «Спасибо», кивнул, предлагая занять прежние места на деревянных креслах, и пригласил на площадку последнего кандидата – нервного круглоголового провинциала.
Парню было трудно. Он воспроизводил отрывок из спектакля, давно идущего на его собственной, далекой провинциальной сцене; он играл этот отрывок без партнеров, вернее, с партнерами воображаемыми, и Кович, возмущенный этим самодеятельным приемом, хотел прервать соискателя в самом начале – но потом передумал.
Парень был неплох. Вполне; содрать этот провинциальный налет, успевший налипнуть на него, как голубиный помет липнет на головы статуй… Впрочем, а удастся ли?.. Сколько ему лет, даже и не тридцать, он не мальчик, он просто выглядит моложе – инфантильно-круглое лицо с темными провалами вокруг глаз, от неустроенной жизни и обязательных излишеств…
Впрочем, мальчишек набирать легче. Их тут хоть пруд пруди – горячие поставки прямо из училища…
А с третьей стороны, брать уже устоявшихся, блестящих, знающих себе цену – обязательства и морока, в то время как этот, круглоголовый и нервный, пойдет в любую кабалу…
Парень закончил представление и тут же предложил на выбор два драматических монолога и лирическую поэму; Кович покачал головой:
– Спасибо, не надо…
Девчонок он отправил сразу; реакция была неодинаковая: стриженная брюнетка презрительно вспыхнула черными глазами и мысленно поклялась еще доказать этому старому дураку, от какого богатства он по спеси своей отказался; химическая блондинка сразу же скукожилась. Вероятно, едва выйдя из зала, она даст волю слезам…
Самка схруля и самка тхоля, подумал Раман машинально. И не испугался, против обыкновения, своих мыслей – они пришли естественно, органично, чего же пугаться?..
Круглоголовому Раман предложил контракт третьей степени: бесправное полуголодное существование без предоставления жилья, с призрачной возможностью роста; самое удивительное, что парень сделался счастлив. Расцвел, как роза на рассвете, поблагодарил, еще не веря своей удаче; Раман отверг благодарность. Посмотрим, что будет дальше, и не станется ли так, что ненасытная утроба театра перемелет круглоголового, переварит, чтобы исторгнуть из себя в совершенно неподобающем, негодном к употреблению виде…
В кабинете к нему вернулось расслабленное, почти счастливое предчувствие. Он приблизительно знал, что будет делать – но конкретизировать идею пока не собирался. Пусть поплавает в подсознании, созреет, пусть побочным продуктом этого созревания подольше будет счастливое опьянение, бездумная эйфория…
Первым делом он позвонил Павле Нимробец и обнаружил, что ее нет ни на работе, ни дома. Скрипки, играющие в его душе, чуть примолкли; он рассчитывал уже сегодня вечером взяться за исследование пьесы, а для этого нужно было, чтобы Павла ее принесла. То есть конечно, он мог бы взять «Первую ночь» из специальной закрытой библиотеки – но, во-первых, это стоило бы лишнего времени, а во-вторых, он привык к своему томику, он сжился с ним, как сживаются с одеждой…
А кроме того – он знал, где и с кем находится сейчас Павла. Пусть на работе ее уверены, что она «в архиве» – архив этот, имени господина Тритана Тодина, не имеет к телевидению никакого отношения…
Раман хмыкнул, удивленно вопрошая себя, а что, собственно, ему за дело до амурных похождений Павлы Нимробец? Разве что профессиональное любопытство режиссера, наблюдающего жизнь… А наблюдения весьма любопытные. Он, Кович, голову готов положить, что в отношениях милой парочки случилось наконец весьма важное, переломное событие – и не далее как позавчера…
Ему стоило бы гордиться своим нюхом – вместо этого он испытал смутное раздражение. Гм… ревность?..
Он засмеялся; воробей, присевший было на подоконник, испуганно вспорхнул и улетел.
Раман привык доверять себе; если какие-то его чувства кажутся странными ему самому – не стоит прятаться от себя, стоит разобраться… В случае с Павлой причина, скорее всего… Да. Во-первых, он чувствует вину перед непутевой Нимробец – за то… за те ночи в Пещере. А во-вторых… ну что греха таить, его пугает личность господина Тодина. И непонятно, почему.
Интересно, вот господин Тодин в Пещере – кто? Почему то, думая об этом, Кович с удовольствием верил в утверждение Тодина о том, что рядом существующие люди никогда на встречаются в Пещере. Раману не хотелось встречаться в Пещере с господином Тританом Тодином – уж он-то, скорее всего, зверь мощный и малоприятный…
За час до вечернего спектакля позвонил вахтер: господина Ковича ждала «эта девушка с телевидения», которая «принесла господину Ковичу книгу»…
Он отозвался почти весело:
– Пусть поднимется!
Пытаясь дать название охватившему его чувству, он остановился вскоре на слове «радость». Его радовало появление Павлы; она была удивительно кстати. Как подходящий аккорд. Собственно, замысел, вызревающий сейчас в сумрачной Рамановой душе, во многом был обязан именно случаю… сведшему в Пещере кровожадного саага и сарну, которая не хотела умирать.
С первого же взгляда на нее ему стало ясно: относительно ее взаимотношений в Тодином он не ошибся. Более того – Павла не просто переживала роман. Случившееся с ней не было вторым, третьим, пятидесятым в ее жизни; Павла сияла несколько лихорадочным светом, и Раман вполне мог бы ее спросить: благополучно ли прошла дефлорация?
Собственно, он едва удержался. Вопрос болтался у него на языке, и загнать его обратно в глотку стоило значительного усилия; Павла почуяла неладное и нахмурилась:
– У меня что… прыщик на носу? Что вы так смотрите?..
– Значит, тебе понравилась пьеса? – он с удовольствием взял в руки удобный, с золотым тиснением томик. – И ваши мнения не совпали?
Некоторое время она не понимала, о чем он, потом покраснела:
– У нас, понимаете, есть много других тем для разговора.
– Понимаю, – сказал Раман, и в голосе его действительно прозвучало понимание, серьезное, на самой грани издевательства. Павла вскинула голову: