Он прослонялся по улицам до утра.
Перед началом утренней репетиции он застал своих актеров – практически всех, занятых в «Первой ночи» – нервно спорящих о чем-то в фойе. При его приближении разговоры смолкли; кто-то прятал глаза, кто-то наоборот здоровался долго, вежливо и с подтекстом. Плотину прорвало, подумал Раман угрюмо. Он ждал этого момента со дня на день, с тех самых пор, как начались первые прогоны первого действия. Рано или поздно кому-то должно было прийти в голову, что за «Песни о любви» репетирует неистовый Кович.
Трагедия с Валем послужила толчком. Ладно, подумал Раман, до хруста сжимая зубы.
– Всех в зал. Я попрошу всех в зал, и закройте двери…
Закрывание дверей – это так, для вящего эффекта. Тайны уже не удержать, теперь новая фаза, теперь на смену тайне должна прийти одержимость…
Кто-то по привычке забился на последние ряды; Раман вытащил всех вперед, так, чтобы сидели плотной группой, чтобы он всех видел. Взобрался на сцену, пробежался взглядом по лицам – да, плохо дело. Полный упадок духа. Шок.
Он криво усмехнулся – немолодой, некрасивый, необаятельный человек. И заговорил.
Речь его заняла всего лишь минут двадцать, но сил ушло, как за полный рабочий день.
Первым делом он выразил сожаление о случившемся с Валем. Это колоссальная потеря для спектакля – но, к сожалению, талантливые актеры так уязвимы духовно. Валь пережил личную трагедию – и вот результат…
Он многократно и прилюдно отказался от вины перед Валем. А потом перевел дыхание и заговорил о главном.
Он напомнил им всем, кем они были – мальчики и девочки из массовки, на куцем контракте, без планов и без прав. Он констатировал кем они стали – полноправными актерами ведущего театра страны. Он сообщил, кем они станут – ведущими, привилегированными, звездами.
Он был колоссальным насосом, качающим в них энергию. Они были молоды и впечатлительны – а потому его хватило почти на всех, а с тем апатичным, что сидит во втором ряду с краю, и с бездумной девицей в четвертом ряду предстоит разбираться отдельно.
Он приводил им примеры из истории. Он уже вносил их имена в школьные учебники будущего, он льстил им, объявляя их результатом кропотливого отбора и победителями жесточайшего конкурса. Он рассказывал о будущем спектакле, и тут ему не надо было врать – его глаза и без того лихорадочно горели, как две сумасшедшие воспаленные звезды.
Он запугивал их, предсказывая их будущее на случай, если спектакль не состоится или кто-то из них окажется недостойным. Он связывал их, зачисляя в ряды едва ли не тайного общества.
И, под конец – добавил к обещанным лаврам еще и турне вокруг света и крупные денежные премии.
Под конец своей речи он был пуст, как оболочка резинового мяча. Зато сидящие перед ним люди глядели на него с восторгом. С обожанием; он знал, что каждая вторая девчонка в этом зале сейчас влюблена в него.
Потому что лидер рождает желание поклоняться.
Дневную репетицию он пережил с трудом. На смену эйфории пришла депрессия.
Запершись в своем кабинете, он долго просматривал собственные записи и в конце концов тупо уперся глазами в исчерканный настольный календарь. Седьмое сентября… Даже если передвинуть премьеру на две недели позже. Начнется новый сезон… Придут обязательные заботы, театр не может существовать на автопилоте, а если может, то это уже другой театр, не имеющий никакого отношения к нему, Раману Ковичу…
Да полноте, какое значение имеют сроки! Речь идет попросту о том, будет спектакль или не будет…
Он в отчаянии взял себя за голову. Весь его грандиозный проект, дело его жизни болтается на грани краха. Из-за блажи нервного мальчишки.
Телефонный звонок вывел его из оцепенения; жаль, что он не удосужился отключить телефон.
Звонки ныли и ныли; он не собирался брать трубку, у него не было никакого желания болтать с этими кретинами из Управления, но и слушать повторяющиеся унылые трели было слишком тоскливо.
– Алло.
– Добрый день… это говорит Павла.
Он узнал ее задолго до того, как она представилась. И поразился своей забывчивости. Проклятый Валь, проклятая работа, ну все из головы вымело, подчистую…
– Я как раз собирался звонить тебе, – соврал он не моргнув глазом. – Как ты себя чувствуешь?
– Да как вам сказать, – ее голос звучал как-то странно, как будто она была возбуждена до крайности, но не хотела этого возбуждения выказывать. – как вам сказать… Я вышла замуж.
Первой его мыслью было, что Павла свихнулась-таки. Господин Тодин с командой довели ее до форменного сумасшествия.
Она совершенно правильно истолковала его затянувшееся молчание:
– Нет, вы не думайте, я не рехнулась… Я вышла замуж. Угадайте, за кого?..
Прошло полчаса с той минуты, когда трубка легла на рычаг – а Раман все еще сидел, выпучив глаза, тупо глядя на пластмассовую коробку телефона. Проклятый егерь, только и мог он сейчас сказать, и даже подумать мог только одно: проклятый егерь.
В том, что господин Тодин снова ведет игру, Раман не сомневался ни минуты. И его пугало, что он, мастер многоходовых комбинаций, до сих пор не имеет понятия, в чем эта игра заключается.
Но Павла…
А что, собственно, Павла? Разве не пережила она в свое время медового месяца с господином Тританом Тодином, разве Раман не ловил себя еще тогда на некоем подобии ревности?..
Павла Нимробец позвонила, чтобы пригласить его на свадьбу; он отказался холодно и сухо, отказался, сославшись на занятость. Он и вправду очень занят – более того, его начинает тревожить осведомленность Павлы в некоторых его, Рамана, замыслах. Когда он выкладывал Павле концепцию – он никак не рассчитывал, что она станет пересказывать ее мужу – в супружеском ложе…
Ерунда, оборвал он сам себя. Супружеское ложе существует совсем для другого, и притом ведь еще месяц назад, посвящая Павлу в свой замысел, он прекрасно знал о ее взаимоотношениях с Тританом…
Другое дело – он не знал до конца, кто такой Тритан.
Раман заскрипел зубами.
Это будет очень, очень, очень скверная свадьба. Женитьба кота на мыши.
* * *
Он побрезговал старым зеленым схрулем; ослабевший зверь скоро станет добычей соплеменников, саажьи зубы не привыкли к жесткому мясу, жертва с ослабленной волей к жизни не приносит удовлетворения; потому он оставил старого схруля на растерзание молодым и двинулся переходами вверх, потек, играя выступающими мышцами, неслышно ступая широкими лапами с прибранными до времени когтями.
Стайкой тхолей он побрезговал тоже.
Ему хотелось настоящей добычи. Сильного коричневого схруля или молодой сарны…
Схруль встретился ему на перекрестке, там, где в большой переход выливалось три маленьких; схруль выскочил из бокового коридора, молодой коричневый схруль, гроза для множества обитателей Пещеры; сейчас он несся, как загнанная жертва, хотя сааг еще не начал охоту.