— …Да чего тебе, а?
Кажется, окликали уже не первый раз. Круглолицая женщина стояла у забора; от куриного загончика слышалось возмущенное кудкудахтанье девчонка вылавливала следующую жертву.
Выслушав вопрос, женщина некоторое время просто стояла и смотрел — без всякого выражения. Потом повела плечами, будто от холода:
— А… зачем тебе? Ты откуда знаешь вообще-то?
Игар молчал. Он слишком привык, что дальше пожимания плечами дело не шло; он добрался наконец до настоящего — и, оказывается, не готов к разговору. Он до сих пор не может поверить: здесь знают Тиар? Ту мифическую Тиар, о которой он до сих пор не нашел и весточки? Значит, она в самом деле существует, ее можно найти?!
Женщина нахмурилась:
— Ты ведь… Не от мужа ее? Не из его родни, нет?
Он понял, что следует ответить отрицательно, и с готовностью замотал головой, в то время как внутри заметались новые вопросы: муж? Ее муж? Почему скрут не сказал о нем ни слова?
Глаза женщины сделались выжидательными; Игар понял, что она не скажет ни слова, пока нежданный гость не объяснится.
— Я ищу ее, — сказал он просто. — Год назад мы виделись… А потом расстались. С тех пор я ее ищу.
Просто и незамысловато; незатейливая любовная история, которая, впрочем, может вызвать у этой женщины совершенно неожиданную, парадоксальную реакцию.
Глаза ее чуть изменились. В них появилось непонятное ему выражение:
— Так… За пять лет, почитай, первая весть, что жива…
Игару стало стыдно за свой обман.
Женщина снова передернула плечами:
— Здесь ее не ищи. Где искать, не знаю. Здесь ее двадцать лет как не было; как он ее увез, так и…
Игар сглотнул. Надо спрашивать; кто боится сделать шаг, никогда не угодит в капкан. Кто боится сделать шаг, ни на полшага не продвинется…
— Кто увез?
Женщина удивилась. Подняла брови:
— А… Ну да, он увез ее. Десять лет ей было… У них возле гор обычай такой: брать в дом девчонку, воспитать, а когда в сок войдет, тогда жениться, — она скривила губы. Видимо, обычай не находил у нее одобрения.
Игара будто дернули за язык:
— И вы отдали?
Глаза женщины сразу отдалились. Стали холодными, как снег:
— Старики отдали. Тебе-то что?
— Ничего, — быстро сказал Игар. — он-то… Кто?..
— …Мама!..
Под дубовой колодой билась безголовая курица. Кровь хлестала на землю, на траву, на юбку Игаровой собеседницы, на платье перепуганной девчонки с топором наперевес:
— Мама… Не удержала…
Безголовая курица била крыльями, не умея взлететь.
Родня была большая, однако родителей Тиар давно не было в живых. Нынешний глава семьи, мрачный старик в редкой, какой-то пегой бороденке, терпел его вопросы недолго:
— Иди-ка… Не знаем мы… У соседей вон спрашивай…
Имя Тиар было по какой-то причине ему неприятно. Прочие родичи а Игар так и не понял до конца, кем они приходятся друг другу и кто они по отношению к Тиар — рады были помочь, но почти ничего не знали.
Женщина, резавшая кур, приходилась Тиар родной сестрой. Когда десятилетнюю Тиар увезли из родного дома, сестре ее исполнилось тринадцать; Игар видел, как в какую-то секунду жесткие глаза ее увлажнились, а рука сама собой принялась теребить деревянное ожерелье на шее. Девочка, ее дочь, упустившая курицу, оказалась удивительно глупой для своих лет; впрочем, она-то уж точно не помнила Тиар. Не могла помнить.
Какой-то лысоватый крепыш с испитым добродушным лицом говорил о Тиар много и охотно — она-де и умница была, умнехонькая такая девочка, и добрая, кошки не обидит, и работящая… Забывшись, он говорил о Тиар как о девице лет семнадцати, но, когда женщина с украшение на шее одернула его, ничуть не смутился.
Игар уже уходил, изгоняемый стариком; непонятное побуждение заставило его обернуться от ворот.
В настежь распахнутых дверях стояла Тиар. Девочка лет девяти-десяти — в домотканом платьице до пят и таким же, как у женщины, деревянным ожерельем на тонкой шее. Волосы девочки были не заплетены и лежали на узких плечах — темные с медным отливом. Девочка нерешительно, как-то даже испуганно улыбнулась Игару.
Закрылась тяжелая дверь.
* * *
Илаза чуть передохнула. Искоса глянула на высокое солнце, прищурилась и замотала головой. Волосы лезли в лицо; лоб покрыт был потом, и то и дело приходилось непривычным крестьянским движением утирать его. Весь ручей, казалось, пропах духами; она знала, что это всего лишь мерещится, что на самом деле вода давно унесла запах далеко вниз — однако ноздри раздувались, по-прежнему ловя насыщенный, многократно усиленный аромат. Искусный парфюмер оскорбился бы, узнав, что целую скляночку дорогих, первоклассных, с любовью составленных духов сегодня утром опрокинули в лесной ручей.
Илаза удобнее перехватила камень. Следовало спешить; если паук повадится появляться днем, то ни секунды безопасности у Илазы больше не будет. До сих пор она безошибочно чувствовала его присутствие и потому знает, что сейчас ветви над ее головой пусты. Следует торопиться.
На плоском камне перед ней белело толченное стекло. Пузырек от духов, безжалостно побиваемый куском базальта, превратился сначала в груду осколков, потом стал похож на крупную соль, еще потом — на молотую; Илаза работала, стиснув зубы и не поднимая головы. Стекло должно превратиться в пыль — тогда кровосос уж точно его не заметит…
…Но подействует ли стекло, растолченное в пудру?
Илаза прервала работу. У нее ничего нет, кроме это чудом сохранившегося пузырька; у нее ровно один шанс. Следует использовать его с толком, взять сейчас голову в руки и решить: толочь мелко или оставить, как есть? Как сахар? Паук сосет только кровь — или и внутренности выедает тоже?..
Скрут. Слово из легенд; вспомнить бы, что оно значит. Не может такое слово означать просто «очень плохой паук»… Она должна знать о враге как можно больше — тогда станет ясно, как его убить.
Ее передернуло. Две ночи она терпеливо выслеживала паука — и сегодня на рассвете едва не увидела его. Не увидела целиком; того, что попалось ей на глаза, хватило вполне.
Там были зазубренные крючки, выглядывающие из серой, какой-то седой клочковатой шерсти; множество суставов, странно мягкое, завораживающее движение немыслимо длинной конечности. Потому что все, что увидела Илаза, было, по сути говоря, лапой. Ногой. У насекомых ноги или лапы?!
Потом скрут удалился, а Илаза извлекла из тайничка скляночку с духами, вылила пахучую жидкость в ручей, а пузырек вымыла песком и разбила на камне…
Чуть выше по ручью висит в сетях дикий поросенок. Трогательно полосатый — и еще, кажется, живой; несколько дней назад Илаза наткнулась в зарослях на тело такого же поросенка, но уже без крови и без головы. Закаленная и уже слегка привычная к подобным зрелищам, она не ударилась в слезы, как это наверняка случилось бы с ней раньше. Она тщательно обследовала остатки скрутовой трапезы — именно в тот момент ей вспомнилась история о мачехе, отравившей падчерицу толченным стеклом.