— Пить… — тихонько прохрипела Илаза, и Игар не узнал ее голоса. Неужели и она вот так же не чувствует тела и пытается облизнуть губы липким, в тягучей слюне языком?!
От раскаяния он снова едва не заплакал. Клялся, что отведет все беды — какова же цена его клятвам?! Обещал быть ей опорой и защитой и обманул на другой же день после свадьбы, не уберег, обрек на мучительную смерть, потому что…
Он рванулся сильнее, и слепни, удивленные, отлетели чуть дальше, чем обычно. Сколько еще ждать?! Паук ли, смерть ли от жажды… Уж неизвестно, что хуже…
— Илаза, — сказал он, но не услышал своего голоса. Попытался прочистить горло; сглотнул слюну, которой уже не было. — Илаза… Давай играть, будто мы на свадьбе. Будто столы накрыты… Ты кого пригласила?
Некоторое время было тихо, только ветер сухо шелестел листвой.
— А… зачем? — спросила Илаза глухо.
Солнце низко, подумал Игар. Скоро и вовсе…
— Илаза! Не молчи. Скажи что-нибудь.
Не то вздох, не то стон.
— Илаза… А почему… У княгини такая… такая вмятина на спине, будто ложбина? Как от веревки?
— Дурак.
— Нет, ты скажи!
— Она не носит корсетов.
Игар закрыл глаза. Сто раз повторил про себя «корсет, корсет, корсет»… Слово потеряло смысл. Просто череда звуков.
— Ну и что?
— Она носит… Другое белье.
— Ну и…
Илаза всхлипнула:
— Пить. Я хочу пить.
— Не плачь, — сказал Игар беспомощно.
И снова тишина. В прорехах между ветвями висело одинокое облако такое же белое и рыхлое, как вчера. Один бок его показался Игару чуть золотистым. Чуть-чуть.
Вечер наползает из оврага…
Он всего лишь на секунду закрыл глаза — и увидел теленка со свежим тавром на боку, красным тавром, болезненной раной; в следующую секунду небо в переплете ветвей оказалось уже не синим, а фиолетовым, а листья на ветках сделались черными. Место облака заняла тусклая, едва народившаяся звезда.
Он испугался, в мгновение ока вспомнив все, заново ощутив и сухой воспаленный рот, и мертвое затекшее тело, и страх за Илазу. Святая Птица не спустится с неба, не придет на помощь, как приходила к давним и праведным предкам; он, Игар, отступник, потому что, вверяясь Алтарю, снял храмовый знак; он же болтун и предатель, потому что втянул Илазу в…
Паутина чуть дрогнула.
Не так дрогнула, как обычно, когда пыталась пошевелиться Илаза. Паутина дрогнула иначе, по-новому, и от этого движения Игарово сердце подпрыгнуло к самому горлу.
— Илаза… Ила…
Он услышал ее вздох, похожий на всхлип.
— Илаза… Я… спал?
— Тише. Пожалуйста, молчи.
— Мне показалось, что…
— Молчи! — простонала Илаза. — Ты… чувствуешь…
Паутина дрогнула снова — теперь вполне ощутимо; Игар еле сдержал крик.
— Он здесь, — почти спокойно сказала Илаза. — Давно здесь. Он ждет.
Днем Игару казалось, что силы его иссякли раз и навсегда — однако новое сотрясение паутины превратило его в комок из нервов и мышц.
— Эй, ты! — выкрикнул он, выгибаясь дугой. — Эй… Ты… кто здесь, а?!
— Пре… крати, — голос Илазы наконец-то перестал ей повиноваться. — Игар… Я боюсь… Я не… хочу… Я не хочу, не надо, нет!!
В этот момент Игар согласился бы умереть дважды. Не важно, каким способом — лишь бы оставили в покое Илазу.
— Оставь ее в покое! — закричал он, из всех сил пытаясь высвободить затекшие руки. — Тварь!
Это смешно, подумал он в следующую секунду. Все равно что уговаривать голодного волка… Ах, как кричал тот бедный волк… Как кричал…
Теперь паутина мерно, через определенные промежутки времени, вздрагивала — и вздрагивала все сильнее. Игар до отказа вывернул шею, пытаясь увидеть Илазу — вместо Илазы по краю его зрения проскользнула темная, не имеющая формы тень. Показалось?!
Он вглядывался в темную путаницу ветвей, пока не заслезились глаза. Показалось? Страх? Что это было?
Паутина качнулась. Хрипло вскрикнула Илаза; Игар забился, как настоящая муха, так что жгуты из паутинок врезались ему в кожу:
— Илаза! Не давайся! Говори со мной! Я умру за тебя! Говори! Пусть меня жрет, я люблю тебя, больше жизни люблю! Не давайся!
Стон.
Он закричал, как кричал прошлой ночью волк. Сорванного голоса хватило ненадолго; извиваясь, до крови прокусывая запекшиеся губы, он хрипел, захлебывался ее именем, и перед глазами его метались в темноте огненные искорки — как тогда, на соломенной подстилке, когда Отец-Разбиватель впервые поставил его на голову… Все зря… Ила-аза…
— Тихо. Все. Хватит. Теперь успокойся и помолчи.
Он бредит. Это не голос Отца-Разбивателя — тот говорил тонко, с металлическим звоном, и сильно картавил… Это другой голос. Мягкий и вкрадчивый, как у…
— Илаза, — прохрипел Игар в последний раз и затих.
Паутина колыхнулась; к Игару приблизились сзади. Он кожей почувствовал присутствие за своей спиной — и разинул рот, но крика не получилось.
— Тихо. Теперь тихо. Не дергайся.
Все-таки бред. Не сам же он с собой говорит… Это не может быть голос Святой Птицы… Она спросит у Игара после смерти: почему снял храмовый знак?!
Рубаха на его спине треснула, вечерний ветер лизнул обнаженную кожу.
— Не надо… — пискнул он едва слышно.
— Не напрягайся. Расслабь мышцы. Не бойся, расслабь.
Бред.
— Не на…
Под лопатку ему вонзилось жало — во всяком случае, он решил что это жало, дернулся и замер в ожидании смерти.
Смерти не наступило. По телу разливалась теплая, расслабляющая волна.
— Спокойно.
Рывок. Половина нитей, стягивающих Игара, с отвратительным треском разошлась; он не испытал облегчения. Ноги болтались, как чулки с песком.
Потом небо с разгорающимися звездами повернулось и легло на бок. Игар схватил воздух ртом; перед его глазами оказалась твердая земля вернее, наклонная стенка оврага, укрытая шубой из прошлогодних листьев, пахнущая травой и влагой.
— Попробуй встать, — сказали у него над головой.
Он послушно попытался сесть, поднял правую руку, удивленно посмотрел на безжизненные белые пальцы, все в отвратительных клочьях паутины — и, будто ошпаренный, подскочил и завертел головой в поисках Илазы.
Ее светлое платье выделялось среди ветвей. Лица Игар не видел лишь слышал сбивчивое, натужное дыхание.
Он с трудом проглотил тягучую слюну: