«Ваше „долго“, дитя мое, – сказал однажды маркиз Трессау, и обликом, и манерами похожий на герцога стократ больше, чем природный герцог Оливейра. Я тогда еще не знала, какой он язва, – это очень, очень быстро с точки зрения медицины. Вы родились в сорочке. Не будь у моего коллеги соответствующих навыков и большого таланта…»
Коллегой он звал Гюйса.
В те годы еще никто не успел рассказать мне, что Гюйс провел несколько лет на Сякко. И подал заявление об отчислении. Почему? – спросила я, когда он обмолвился об этом. Не хватило природной склонности к насилию, ответил Гюйс. Для психира это равно дисквалификации.
Я решила, что он просто отшутился.
Первой ссылкой в вирте, когда я набрала поиск по слову «насилие», мне попалась цитата из трудов какого-то допотопного философа: «Насилие, как явствует из этимологии слова, есть применение силы, действие с помощью силы. Насилие имеет место только во взаимоотношениях между людьми, поскольку они обладают свободной волей; оно в этом смысле есть общественное отношение. Соглашаясь, что есть средства, которые сами по себе являются знаком насилия, следует подчеркнуть, что без соотнесения с мотивами и целями определить насилие невозможно. Боль от скальпеля хирурга и боль от удара полицейской дубинкой – разные боли…»
Не дочитав, я заснула. Мне снилась пыточная, ставшая операционной, храм с корнями, и стены из огня. Но я больше не боялась. Да, огонь. Зато я научилась упираться. Пусть я не такая сильная, как дядя Себастьян, но это моя «давилка». Я продержусь до прихода спасательной службы.
Какие только глупости не лезут в голову, когда тебе двенадцать лет, и ты изнываешь от безделья?
– Эйдетик, – сказал Фома Рюйсдал. И уточнил с ослепительной улыбкой: – Мы, арт-трансеры, все эйдетики.
Регина не любила красавчиков. До недавних пор, поправилась она. И никакой Фома не красавчик. Он просто очень хорош собой, и это чистая правда. Если природа расщедрилась, дав кому-то сверх меры – так что ж теперь, презирать его?
И ничуточки я его не люблю. Славный парень, и все.
– Нас по этому признаку отбирают, – Фома, стесняясь, развел руками. Дескать, я не лучше других, повезло и всё. – Сенсор-пороги, эйдетизм, мобильность транса. Чувство прекрасного…
– Есть такое чувство? – рассмеялась Линда. Она смеялась громче обычного, и на ее щеках проступил румянец. – Одиннадцатое? Слух – знаю. Зрение – знаю. Чувство прекрасного? Нет, не знаю.
Фома остался серьезен.
– Есть. Ты шутишь, я же вижу. А почему ты сказала: одиннадцатое? Ты, наверное, хотела сказать – шестое. Разве у нас не пять чувств?
– Наивный ты человек, Фома, – Линда вздохнула. Фома был выше ее на полголовы и старше на четыре года, но Линда смотрела на парня, как на малыша. – Это древние думали, что пять. А на самом деле… Зрение и слух я тебе назвала. Дальше – вкус и обоняние. Четыре вида кожной чувствительности: холод, тепло, боль и тактильность.
– Осязание, – уточнила Регина, боясь, что Фома не поймет. – И два проприоцептива: кинестетика и вестибулярность.
Фома захлопал длиннющими, как у девушки, ресницами. Лицо парня стало таким несчастным, что Регина мысленно обозвала себя идиоткой. В шестнадцать лет следует быть умнее. Взрослые люди сперва думают, а потом говорят. А еще взрослые думают, с кем говорят, и подбирают верные слова.
– Это элементарно, – заторопилась она. Главное было успеть, пока Линда не перехватила инициативу. – Закрой глаза. Ну закрой, чего ты боишься?
Фома зажмурился.
– Чувствуешь свои руки? Ноги? Положение тела?
– Да, – без особой уверенности согласился Фома. – Чувствую.
– Это и есть кинестетика. Очень важное чувство. Иначе бы ты постоянно ощупывал себя, или смотрел на ноги, когда ходишь. Понял?
– Ага, понял.
Фома встал и прошелся туда-сюда. Наклонив голову, он пялился на свои длинные ноги, словно впервые их видел, а руками трогал себя то за коленки, то за бедра. Один раз даже согнулся в три погибели, ухватился за лодыжки – и заковылял на обезьяний манер, отклячив зад. Получилось очень смешно. Регина так хохотала, что в груди закололо. Она и сама вскочила с табурета – и забегала по газону, подражая Фоме. Вдвоем – это еще смешнее. Но, скосив взгляд на подругу, Регина обнаружила, что Линда не смеется. Напротив, сидит прямая, будто проглотила мачту от яхты, и смотрит, как Фома трогает себя, с удивительно напряженным лицом. В остальном эмоции Линды были надежно упакованы в броню, ставшую для эмпатки второй кожей.
Ни эха, ни отголосочка…
Регина знала, каких трудов стоит взломать эту броню. Дура ты, сказала она Линде. Железный орешек. А то я не знаю, что у тебя в середке. Прячься, прячься. И я спрячусь. Ты ведь не слышишь мои мысли, да?
Ну и не надо.
– Вестибулярность – это чувство равновесия, – вдруг сказал Фома, спотыкаясь и садясь на газон. Он сиял, как будто сделал бог весть какое открытие. – Правильно?
– Правильно, – хором ответили девушки.
Они познакомились на Соне, спутнике Ларгитаса. Гравитаторы в недрах Соны позволили ночной красавице, вдохновительнице поэтов и хозяйке приливов, обзавестись собственной атмосферой. Со временем Сона превратилась в курорт. Отели, бунгало, солярии, парки, бассейны, спорткомплексы; салоны красоты, музеи, фестивальные и концертные залы… Сейчас в Эйнере, главном из культурных центров Соны, проходил «Серебряный гусь» – фестиваль авторского арт-транса. Пожалуй, никто, кроме замшелых искусствоведов, уже не знал, при чем тут гусь, и почему он серебряный, но слава фестиваля гремела по всей Ойкумене. Фильмы получали здесь признание знатоков и восторг искушенной публики. Торрисон, Монтелье, Абд-аль-Джазири, Су И – имена режиссеров, вложивших в привередливый клюв «Серебряного гуся» свои новые шедевры, сверкали на небосклоне звездами первой величины.
– Нас, рыцарей искусства, рано хоронить! – заявил на открытии Жиль Дюпре, президент фестиваля. – Не дождетесь! Наше место на триумфальном пьедестале! А место критиков, потакающих низкому вкусу толпы…
Президент закашлялся и стал оглашать благодарности спонсорам.
Семья Регины вряд ли бы выбралась на фестиваль, если б не случай. Хотя какой там случай! – присвоение Анне-Марии титула герцогини ценольбологии было делом решенным. Все документы отправились в Королевский Совет давным-давно. Но заседание откладывалось – сперва болел Тор Граймин, король ноотехники, потом началась катавасия с законом «Про Национальный банк Ларгитаса», и парламент бился за каждый голос, стараясь преодолеть вето Совета; тут подоспел и премьер-министр, назначив консультации правительства с конклавом монархов науки…