«The Times», Лондон, 1804 г.
«Я прихожу все более к убеждению, что необходимость нашей геометрии не может быть доказана, по крайней мере человеческим рассудком и для человеческого рассудка. Может быть, в другой жизни мы придем к другим взглядам на природу пространства, которые нам теперь недоступны…»
Карл Фридрих Гаусс, письмо к Ольберсу
Если крутануть Механизм Времени…
В августе 1832-го, в Нормандии, на набережной городка Онфлёр – насквозь пропахшего смолой и рыбьими потрохами – стоял покойный барон фон Книгге. Вытирая лоб платком – хотя, согласно общепринятому мнению, мертвые не потеют – он глядел на барк под флагом британской Ост-Индской компании. Барон торчал в Онфлёре с июля, проводив отсюда в увлекательное путешествие шхуну «Клоринда» под командованием капитана Гарибальди; барк прибыл сегодня – из далекого, сказочного Китая, страны драконов и курильщиков опиума.
Что в барке могло заинтересовать барона, оставалось загадкой.
За спиной фон Книгге, фасадом выходя на Старый залив, высилась – хотелось бы, чтоб высилась, а на самом деле едва возвышалась над кургузыми, шириной в одну жалкую комнату, домишками – церковь Святого Этьена. Первый мученик христианства, побитый камнями в Иерусалиме, горбился на фронтоне храма, держа под мышкой здоровенный булыжник – в XIV веке, когда возводили церковь, символику понимали буквально. Святому нравился мирный, добродушный Онфлёр – Цветочный город. После песков Синая и ртути, колышущейся в Мертвом море, краёв, где дьявол искушает не царствами земными, а глотком мутной жижи, начинаешь ценить воду – даже соленую – и прохладу рассветного бриза.
Но мертвец на набережной – это, знаете ли, слишком.
– Символично, – улыбаясь, бросил Эминент. Глаза его опасно сощурились, являя собой разительный контраст с усмешкой. – Что-то подсказывает мне, что однажды эту церковь превратят в музей. В Морской музей, если быть точным. Зеваки станут платить деньги, чтобы полюбоваться трубками капитанов и моделями парусников. И никто не погонит торговцев из храма – ни кюре, ни мэр, ни хотя бы городской сумасшедший…
Двое спутников Эминента оценили шутку патрона по достоинству. Рыжий мошенник Бейтс угодливо хихикнул, натянув драный цилиндр на брови. Великан Ури с достоинством кивнул, поправляя шляпу странной формы. Шляпу ему подарил Эминент. Когда Ури покрывал ею голову, на него меньше обращали внимание прохожие и случайные встречные.
Учитывая внешность Ури, дар не имел цены.
– Впрочем, оставим Будущему его гримасы. Что вы скажете об этом барке, господа?
Господа почли за благо промолчать.
– Не кажется ли вам, что Ост-Индская компания рискует, беря на борт пассажиров, о которых не знает ровным счетом ничего, кроме их кредитоспособности? Уверен: всю дорогу барку сопутствовали удача и попутный ветер. Такой каприз Фортуны озадачил бы любого мало-мальски разумного человека…
За иронией барон прятал тревогу. Уже два дня ветер пах грозой, а над Старым заливом клубились тучи – невидимые для жителей Онфлёра, но хорошо различимые Эминентом. Временами в кипении просверкивала молния, будоража эфир. Когда один Посвященный приближается к другому Посвященному, это невозможно скрыть, даже если они раньше никогда не встречались.
А уж если одному что-то нужно от другого…
Эминент нервничал. Он не до конца восстановил силы после неудачного штурма Эльсинора. Он устал, контролируя далекую «Клоринду», связь с которой недавно оборвалась – и предпочел бы обойтись без внезапных встреч и опасных знакомств. С другой стороны, добровольная услуга, оказанная равному, делает просителя должником. Кто бы ни решил прибегнуть к помощи барона, он знал закон. Не дожидаясь призыва, Эминент первым вышел навстречу просителю – такой жест между Посвященными был равносилен традиции гостеприимства у народов, где за гостя сражаются с близкими родичами.
Он почувствовал запах жасмина за миг до того, как с барка, легко ступая по сходням, сбежал молодой китаец. Одетый по-европейски, китаец вел себя так, словно ему не в новинку распоряжаться французами-носильщиками. Раскосый Моисей, явившийся по дну моря, распавшегося надвое, помахивал тросточкой, похожей на кобру с головой из серебра. Экзотический гость был свободен в поведении, и никто – матросы, торговцы, шлюхи – не проявил к нему интереса.
Даже юнец-карманник отвел взгляд, любуясь дерущимися воробьями.
«Что значит жасмин? – размышлял Эминент, ожидая, пока китаец взойдет по каменным ступеням лестницы и поравняется с ним. – Калиостро пах розами и мускусом. Сен-Жермен – яблочным табаком. Молчаливый – ладаном. Я, когда ослабляю контроль, пахну горькой косточкой абрикоса…»
– Вы тот, кого я ищу, – остановившись в трех шагах от барона, на границе незримой, но ясно очерченной сферы, китаец поклонился. – Зовите меня Чжоу Чжу.
В отличие от своих соплеменников, он обошелся без заискивающей ухмылочки. По-немецки герр Чжоу говорил отменно, с нижне-саксонским акцентом. Длительные хождения вокруг да около, у азиатов предшествующие любому деловому разговору, он также опустил.
– Вы тот, кого я жду, – последовал ответ. – Зовите меня Эминентом.
– Я проделал далекий путь.
– Нуждаетесь в отдыхе?
– Нет.
– В еде? Питье? Дружеской беседе?
– Я нуждаюсь в вас.
– Неужели никого не нашлось ближе?
– Старик Гао Гун принял обет молчания. Панас Рудый ненадолго умер. Полагаю, в ближайшие годы он недоступен. Жаль, потому что первый умел замечать главное, а второй жил неподалеку от цели моего странствия. Кроме них, я не знаю никого, кто видел бы Будущее яснее вас. Если речь идет о подробностях, вам нет равных. Там, где мы обнажены на ветру, это не вызывает сомнений.
– Хоен-Вронский?
– Поляк не расположен к просителям.
– Элифас Леви?
– Вы не хуже меня знаете, что он еще полностью не родился. Сейчас он – Альфонс-Луи Констан, дьякон в семинарии Пти-де-Пари. Обет плотского воздержания занимает все его мысли и сковывает силы. А я не могу ждать двадцать лет, пока он разочаруется в вере. Сперва я хотел ускорить их встречу с Хоен-Вронским, чтобы Леви родился раньше…
– И что?
– Отказался от этой мысли. Решил, что вмешательство приведет к скверным последствиям. У Леви слишком хрупкий склад души. Фарфор не куют молотом…
В речи герра Чжоу не было ни капельки китайщины.
«Будь мы героями романа, – подумал Эминент, – автор не снискал бы восторгов читателей. Скучный, непонятный посторонним разговор. Ни колорита, ни драматических разъяснений. Обычная история, когда речь идет о Посвященных. Любой умер бы от тоски, подслушав, скажем, мою беседу с Калиостро. Когда мы оставались наедине, у графа не было нужды в павлиньем хвосте…»