– Свободных мест нет, – заявил сторож. – Все занято…»
– Вот, взгляните.
Оказалось, что Галуа успел не только расправиться с рагу, но и набросать углем портрет незнакомца, замеченного им у дома Карно. Получился злой шарж – бакенбарды торчком, нос похож на свиное рыло, изо рта торчат кривые зубы… Торвен мысленно раскрасил рисунок. Бакенбарды – рыжей хной. Зубы – желтой охрой. Морщины – оставим уголь. Память услужливо подсказала: пристань у Эльсинора, заброда с зонтиком и дуэльным пистолетом.
«Вы слишком добры, сэр!»
Шпион Эминента! Убийца старины Ольсена, едва ли не единственный живой, участвовавший в штурме Эльсинора! В темноте Торвен не разглядел стрелявшего, но в его личности не сомневался.
– За углом его ждали, мсье Торвен. Они вместе сели в экипаж.
– Кто ждал?!
– Сейчас…
Галуа вновь склонился над картонкой.
«…с улицы Сен-При, где, кстати, проживает и физик Николя Карно, без промедления съехал банкир Джеймс Ротшильд, глава „Rothsschild Freres“, перебравшись в частный дом за городом. Газетчикам, заинтересовавшимся причиной отъезда, банкир заявил с отменным хладнокровием:
– А вы что, любите холеру? Лично я – нет!..»
– Готово.
Высокий лоб с залысинами. Умные, внимательные глаза. И – резкий контраст с нижней частью лица: злой, хищной. Рот-шрам, упрямый подбородок… Торвен уже видел этот портрет! Не набросок углем – цветную гравюру. Впрочем, Галуа-младший уловил характер натуры лучше неизвестного художника. На гравюре, помнится, красовалась дарственная надпись:
«Моему любимому ученику! Запомните меня таким, дорогой Андерс…»
– Пририсуй ему орден.
– Где?
– На груди, слева.
От волнения Зануда не заметил, как перешел с юношей на «ты».
– Крест с короной? Вы знаете этого человека?
Не дождавшись ответа, Альфред продолжил рисовать. Когда он закончил, сомнений больше не осталось. Бледный, как мел, Торвен проклинал собственную рассеянность. Столкнуться с бароном фон Книгге в приемной Карно, что называется, нос к носу, и не узнать мертвеца! Сто раз, открывая рабочую папку, видеть копию – и ослепнуть при встрече с оригиналом…
– Это шпион, мсье Торвен?!
– Нет, – хрипло ответил Торбен Йене Торвен. – Это смерть.
И залпом выпил чужой сидр.
– Гони!
Грохот колес. Лязг подков о брусчатку.
Искры из-под копыт.
– Быстрей!
Кучер вжал голову в плечи. Кнут обжег спины храпящих лошадей. На повороте ландолет едва не опрокинулся. Каким-то чудом пассажир удержался внутри открытого экипажа. Не иначе, зубами вцепился, бешеный.
– Поберегись!
– Barge! [60] – орет дородная зеленщица.
Лают собаки, несясь вслед.
– Гони! Rassa do!
«Какого черта я согласился?! – недоумевает кучер. – Этому иностранцу место в Биссетре! Десять франков серебром… Жизнь дороже! Надо бы придержать коней… Проклятье! Неужто его безумие заразное?!»
– Поберегись!
Дома несутся безумным вихрем. Храпит кобыла, таращит налитый кровью глаз. Мелькает фонарный столб: еще локоть – и…
– Гони!
С диким мявом шарахается из-под копыт кошка. Подпрыгивая, катятся яблоки из опрокинутой корзины. Бранится торговка, грозя костлявым кулаком. Водоворот улиц, карусель площадей; распахнуты в крике рты…
– Приехали, мсье.
«Даже не поблагодарил. Сунул деньги – и прочь. Не надул: два серебряных пятифранковика. Не фальшивые? Вроде, нет. Едем отсюда, от греха подальше. Шажком – трюх-трюх…»
– Мсье Карно дома?
– Мсье Карно не принимает.
Морда – булыжником. Сюртук в плечах скоро треснет. Кулачищи – гири. Под верхней одеждой, за поясом, пистолет. Такие здесь привратники, значит.
– Это срочно!
– Мсье Карно не принимает.
– Это вопрос жизни и смерти!
– Мсье Карно не принимает.
– Он хотя бы дома?
– Дома. Но не принимает.
Торвен лихорадочно искал аргументы, способные убедить непреклонного стража, когда в доме хлопнула дверь. Сквозь решетку ограды было видно, как по ступенькам спускается господин средних лет: кремовый жилет в клетку, пенсне… бородка… саквояж…
Торвен не знал, каким чудом он распознал в человеке доктора.
– Мсье Карно болен?
– Да.
– Холера?!
– Типун вам на язык! – яростно сверкнули стекла пенсне.
Привратник открыл для доктора калитку и, не скрываясь, развел руками: видите, мол, что за народ к нам ходит?
– У мсье Карно скарлатина. Тоже не подарок, но я надеюсь на благоприятный исход. Всего доброго…
Туча, похожая на кляксу, под напором ветра высвободила краешек солнца. Мир засиял красками и светом. Торвен захотел вздохнуть с облегчением – и не смог.
Для своей свиты Эминент снял квартиру на острове Святого Людовика, в двенадцатом доме по Сен-Луи-ан-Л'иль – том самом, где в начале века жил несчастный инженер Лебон. Великан Ури громко восхищался апартаментами, довольно жалкими, если говорить честно; мошенник Бейтс втихомолку бранился, полагая, что патрон мог бы выбрать жилье и получше.
Оба знали, что Эминент ничего не делает просто так. В выборе дома крылся некий смысл. Но оба спутника покойного барона фон Книгге предпочитали не задумываться: какой именно.
Меньше знаешь – крепче спишь.
Сам Эминент поселился не здесь. Где именно – никто не знал. Бейтс, расчесывая перед зеркалом бакенбарды, предположил, что фон Книгге остановился в особняке Де Клер, у баронессы Вальдек-Эрмоли. «Век бы жил у такой цыпочки!» – хмыкнул он. Ури напомнил приятелю о почтении, которое «мы должны испытывать к дамам, если, конечно, они не жены мерзких докторишек», пригрозил наябедничать патрону, и тема увяла.
Китаец отказался составить компанию этим двоим, хотя Эминент сразу предложил снять еще одну квартиру, этажом ниже. В предложении маячил намек. Безукоризненно вежливый, фон Книгге тем не менее ясно давал понять: до уплаты долга за оказанную услугу он склонен видеть в китайце скорее наемного работника, чем «вольную птицу». Это не было оскорблением. Отношения между Посвященными славились замысловатой, архаичной структурой. Здесь обижались не так, как это делают обычные люди. Просили на особый манер, платили по-своему; сходились и разбегались по-другому…