– Езжайте с Богом! – провожал их генерал, крестясь втихомолку.
А еще Волмонтович носил Торвена на руках. Из кибитки – в здание станции, от порога – на кровать с пестрой занавеской; к столу – поесть горячего, на двор – в ретирадное место, и снова – в сырую темень кибитки. Ходить самостоятельно Торвен не мог. Удар кнутовищем не прошел даром. Мало того что нога-упрямица, считай, отнялась, так еще и рана на голове воспалилась. Что ж делать? – при первом удобном случае требовали нагреть воды, промывали, меняли перевязки. В Гатчине нашли цирюльника, обрили раненого наголо – для простоты лечения.
– Держись, юнкер! – бормотал Эрстед, глядя, как клочья волос падают на грязный пол. – Держись, прорвемся…
– Полковник? – спросил Торвен. – Ты где?
Глаза у него были белыми, как у вареной рыбы.
В Новгороде доктор, притащен князем за шиворот, продал какую-то вонючую мазь – клялся, что поможет. Узнав, что раненого везут дальше, раскричался. Поминал Гиппократа и кузькину мать, настаивал, чтобы пациента оставили здесь. «Вы убиваете его, господа!..» Честное слово, Эрстед испугался – не воплей доктора, нет. А вдруг медик прав? Неужели придется с чужого, холодного почтамта отправлять письмо в Копенгаген:
«Дорогой брат! С прискорбием сообщаю, что Торбен Йене Торвен, мой давний друг и твой верный помощник…»
– Готовьте лошадей, – перебил доктора Великий Зануда. Привстав на локте, он грозил Эрстеду кулаком. Казалось, мысли полковника были для Торвена открытой книгой. – Я еду…
И вновь опрокинулся в забытье.
Этот кулак Эрстед видел всю дорогу. Едва возникала мысль оставить Торвена на чье-то попечение, избавить от тряски и мучений, дать отлежаться в тепле – вот он, кулак. Грозит. Следом, мол, поползу, найду, догоню – и спрошу по всей строгости. Слышишь, полковник? Слышу, чего там. Князь, станция – выносите гере Торвена…
Иногда раненого нес Шевалье. И никогда – сам Эрстед. Не давали, оттесняли; запрещали. В Тамбове он узнал: Торвен предупредил князя – ни за что. Полковник уже однажды вынес меня с поля боя. Хватит. Не мальчик, шестой десяток до половины разменял – нечего ему в грузчики рядиться… Узнаю, что таскал меня, убогого, – не прощу.
Ночью сбегу из кибитки.
– Ну вы и царь, пан Торвен, – ответил Волмонтович. – Князей в носильщики определяете? Ладно, мне не в тягость…
Всю дорогу Пин-эр не отходила от раненого. Ехала с ним бок о бок, ухаживала, как могла, шептала что-то – заговоры? молитвы? Когда Торвена одолевал бред – трогала виски, шею, пальцами пробегала по ледяным рукам, как по клавишам фортепиано. Сильные и ласковые, взятые китаянкой аккорды дарили сон.
В Рязани Торвен встал на ноги.
Денег проклятая дорога жрала в три горла. Понимая это, Эрстед еще в Петербурге кинулся по банкам – за наличными. Филиала Ротшильдов он не нашел. В прочих же банках при одном упоминании о Ротшильдах все двери закрывались. Эрстед ничего не понимал, пытался объясниться, настаивал…
– Вы из Пруссии? – по-немецки спросил у него один из посетителей банка «Штиглиц и K°». – В Берлине тоже нет филиала Ротшильдов.
– Знаю, – кивнул Эрстед. – Но в Берлине Ротшильды сотрудничают с банкирским домом Блайхредера. Здесь же…
Посетитель, хорошо одетый молодой человек, рассмеялся:
– А здесь они не сотрудничают ни с кем. Барон Штиглиц категорически против. Лично писал государю, что закроет свою коммерцию, если этим позволят… Вы поняли меня? А что, Ротшильды должны вам денег?
– С кем имею честь? – сухо спросил Эрстед.
Молодой человек приподнял шляпу:
– Евзель Гаврилович Гинцбург, винный откупщик. Купец 1-й гильдии, к вашим услугам. В Петербурге по торговым делам, с разрешения обер-полицмейстера на три недели. Завтра возвращаюсь домой. Тут рядом есть хороший трактир. Не побрезгуйте…
Спустя час Эрстед стал обладателем кругленькой суммы.
– А вдруг я лжец? – спросил он у молодого человека. – Шарлатан? Вы ведь даже не взяли у меня расписки…
– Зачем? – искренне удивился тот. – Вы показали мне письмо Натана Ротшильда. А я, поверьте, разбираюсь и в людях, и в подписях. Да-да, несмотря на возраст. Вы ведь это хотели сказать? Считайте, что я не дал вам в долг, а вложил деньги в будущее предприятие.
– Какое? – теперь настала очередь Эрстеда изумляться.
– Когда я захочу открыть собственный банкирский дом, вы дадите мне рекомендацию к Ротшильдам. Как считаете, они согласятся на сотрудничество?
– Уверен, что да, – ответил Эрстед.
Он тоже разбирался в людях.
Радимов. Послушай, ты учен
И добр, мне кажется, то ежели захочешь,
То в доме у меня быть можешь помещен.
Поедем-ка со мной в деревню.
Инквартус. Я согласен,
Однако ж давеча ваш довод был неясен.
Радимов. В деревне объясню. Ну что ж, мои друзья,
Вы закручинились? уж больше нет печали!
От пустодомства вы одни ли пострадали;
Но не у всякого есть добрая семья!
А вот тут всласть похлопать не дали.
Терентий сыграл бравурную коду. Актеры отошли назад, к стене – кланяться без разрешения барина им не годилось. Павел Иванович привстал со стула, обернулся к зрителям, готовясь принять должную порцию хвалы – устроителю театра браво! виват! – лицо помещика выразило приличествующую случаю скромность…
– Господа! Здравствуйте, господа! Я прибыл с тем, чтобы сообщить вам презабавное известие…
В дверях залы стоял Константин Иванович Гагарин. Плащ он сбросил в передней, фуражку – тоже, желая предстать перед собравшимися во всем великолепии. И впрямь, был Константин Иванович чудо как хорош собой. Высокий, статный, кудрявый, он имел одну простительную слабость – волей отца не пойдя по военной службе, в отличие от третьего брата, Александра Ивановича, ныне – штаб-ротмистра Гродненского гусарского полка, он одевался как отставной офицер. Венгерка – синего сукна; золото шнуров, блеск бахромы. Серые рейтузы обшиты черной кожей, как у истинного кавалериста. Кушак с перехватами, щегольские сапожки…
Предводитель губернского дворянства, приравнен к чину IV класса «Табели о рангах», Константин Иванович числился, что называется, статским генералом. И мог бы не столь откровенно завидовать военным, открывая всем детскую, несбывшуюся мечту. А вот поди ж ты!
Чудны пути желаний человеческих…
– Что случилось?
Павел Иванович нахмурился. Хозяина разрывали на части два противоречивых чувства: раздражение помехой и радость от визита брата, коего он любил.
– У губернатора несварение? В Тамбове решили открыть Институт благородных девиц?