Book.

Я запнулась. Мне было страшно говорить то, что я собиралась сказать.

— Так глупо? — Оберон поднял брови. — Ну говори…

— Так паскудно, — выговорила я. — Нарушив клятву… нарушив эту идиотскую клятву. Что станет с тонким миром? Со всем этим вашим волшебством? Неужели всем будет всё равно? И Королевству?

— Понятно, — его голос не дрогнул. — Ну-ка иди отсюда.

— Как?

— Иди. Ступай!

Я закусила губу, повернулась на каблуках… Я хотела бежать и разыскивать Гарольда. Я готова была выскочить на площадь, влезть на какую-нибудь бочку и заорать оттуда благим матом: люди! Ваш король сошёл с ума! Идите и скажите ему кто-нибудь, что нельзя смиряться, нельзя терять времени, надо рисковать, пусть кто-то идёт за эту дурацкую Ведьмину Печать, да хоть я пойду…

Стоило мне сделать один только шаг — как мир вокруг перевернулся.

Я сидела на скамеечке возле маленького грязного пруда. Утки переваливались с лапы на лапу, требовали хлеба. А у меня в рюкзаке завалялся недоеденный бутерброд…

По дорожке катилась, погрохатывая колёсами, пластмассовая гусеница. Гуляющие мама с малышом брели вдоль озера обратно; как и раньше — как всегда, — я вернулась в свой мир именно в тот момент, из которого исчезла.

Только Гарольда рядом не было.

Меня вышвырнули!

Оберон меня прогнал. «Я просто верну тебя в твой мир — навсегда». Вот и вернул!

Я опустила лицо в ладони. Такого отчаяния — и такой обиды — мне очень давно не доводилось переживать.

— Ленка… Ты чего?

Проклятый Макс. Следил он, что ли, за нами?

— Ленка… Да что случилось? Из-за… того, да? Из-за того хмыря!

— Сам ты хмырь… Уходи.

У Макса, конечно, гордости немного, но кое-какая всё же есть. Через минуту я снова была одна — только утки нахально требовали еды да грохотала в отдалении пластмассовая гусеница.

Я вытащила остатки бутерброда. Затвердевший сыр съела сама, крошки хлеба бросила уткам. Они тут же устроили драку — те, что посильнее, гоняли тех, что послабее. Ненавижу эти так называемые законы природы!

Жаль, что пруд в нашем парке махонький, грязный и мелкий. Будь он чуть побольше и поглубже — ухнула бы туда с головой — и привет. Одна мысль о том, что надо теперь идти домой и завтра будет новый день, а потом ещё, и целая вереница дней, а Оберон, которого я любила и за которого сражалась, просто вышвырнул меня из Королевства… Одна такая мысль может кого угодно вывернуть наизнанку.

Утки наелись и ушли.

Солнце опускалось всё ниже. Стало прохладно. Я застегнула куртку, надвинула на лоб капюшон. Скоро совсем стемнеет. Мама, наверное, уже вернулась домой с малыми. Увидела, что меня нет, и ругается. Говорит отчиму, что я неизвестно где гуляю и отбилась от рук. А если не приду к девяти — она с ума сойдёт от беспокойства…

У меня есть телефонная карточка. Можно пойти на остановку и позвонить.

А потом что? Возвращаться и сидеть на скамейке до утра? Мало ли кто в этом парке ночует…

Идти домой? Тошно, если честно. Никого не хочется видеть.

А может, и не было ничего? Не приходил ко мне Гарольд, не уводил в Королевство? Скоро май, а там лето, каникулы…

Загорелись фонари над прудом. В полутьме не было видно пластмассовых стаканчиков, плавающих у берега, и разбитых бутылок в зарослях камыша. Огни красиво отражались в воде — можно было представить, что пруд чистый, и берег чистый, и вообще ничего плохого в жизни не произошло…

На поверхность пруда упала тень. Двое парней шли в глубь парка от автобусной остановки — двое почти взрослых, неряшливых, каких-то странных парней. Я поднялась со скамейки — что мне, ждать, когда они подойдут поближе?

— Эй, малая!

Я глянула направо, налево… Почти совсем стемнело. И кругом, как назло, ни души. Будь я магом дороги с боевым посохом в руках — испугалась бы хоть на минуту.

Но я была просто девчонкой и потому быстро-быстро пошла по аллее прочь.

Парни заржали. Может, они смеялись каким-то своим разговорам, но мне-то ясно было, что хохочут надо мной. И прибавили шагу не случайно — гонятся. А дорожка ведёт в тупик… То есть ведёт она к детскому аттракциону «Автодром», но он по будням не работает.

Я шла всё быстрее, пока не побежала. Рюкзак тяжело подпрыгивал на плече. Мимо проносились кусты, деревья, скамейки. Это было как страшный сон какого-нибудь зайца — он бежит, спасая жизнь, а за ним собаки…

За спиной хохотали уже как-то с повизгиванием. Ноги у парней были куда длиннее моих.

Я чуть не налетела на железные ворота — второй выход из парка. Ворота всегда закрыты. Висячий замок намертво проржавел. Направо — стена «Автодрома». Налево — склон, колючие кусты, внизу ещё одно озеро…

Задыхаясь, я перемахнула через кусты. Здесь, в чаще, ещё не выросла трава — ноги мои тут же заскользили по мокрой земле и глине, я потеряла равновесие и покатилась, как мешок, вниз, вниз, в грязный, покрытый пеной пруд.

У самой кромки воды падение оборвалось: меня схватили за шиворот. Треснули нитки. Я рванулась, готовая биться не на жизнь, а на смерть. Парни перекрикивались и бранились где-то наверху, в отдалении, так кто же был этот новый враг?!

Собираясь завизжать, я посмотрела вверх; надо мной возвышался человек с горящими в темноте глазами. Не как у кошки — ярче раз в десять. Как будто включили две зелёные лампочки со зрачками, с тоненькими кровяными прожилками.

Я ослабела.

Сверху трещали кусты. Парни утюжили их, как два полоумных бульдозера.

— Где? Вот коза! Куда она…

— А-а-а! А-А-А!

Уж не знаю, что подумали пешеходы на улице за забором. Парни дико заорали в два голоса — один густо и хрипло, другой тоненьким козлиным тенором. Затрещали кусты, затопотали ботинки — и все стихло.

И было тихо минуты две или три.

— Ты не ушиблась?

— Нет.

Оберон помог мне подняться на ноги. Глаза у него по-прежнему жутко светились в темноте, куда ярче, чем у меня или у Гарольда. Король смотрел ночным зрением.

А я в самом деле почти не ушиблась. Только изгваздалась вся в мокрой земле, да ещё коленки тряслись. И в рюкзаке что-то треснуло. Наверное, линейка сломалась.

— Идём.

— Куда?

— Отведу тебя домой. Мать с ума сходит.

Я вырвала руку из его руки:

— Не надо. Я сама дойду. У вас же дел полно.

— Пока я здесь, время в Королевстве остановилось, — мягко напомнил Оберон.