Над внутренним двориком кружились озёрные чайки. Максимилиан снова уселся, скрестив ноги. Поглядел на меня снизу вверх:
— Я не превратился во вселенское сборище мертвецов потому, что помнил Оберона. И потому, что ты была рядом. И, короче говоря… в любое время, когда захочешь прийти в Королевство, — найдёшь меня в моём замке. Я буду рад.
— Когда эта штука зацветёт, дай мне знать, — помолчав, сказала я.
Он ухмыльнулся:
— Обязательно.
* * *
Саранча полностью рассеялась: частью убралась обратно в пустыню, частью сгинула неизвестно где, и только груды песка отмечали то место, где погибли кочевники. Вернулись беженцы, пришли с обозом женщины и дети. Сын Гарольда Елен поначалу не узнал отца: Гарольд сбрил седую бороду и очень коротко остриг волосы. Так он выглядел гораздо моложе. Я сказала ему, но он только печально улыбнулся.
Ланс вернулся в русло и сразу же обмелел: наводнение не прошло для него даром. Но пошли дожди: в верховьях речки, говорят, просто ливни бушевали сутки напролёт, и Ланс оживился.
Я пыталась найти Швею, но горы песка и пепла завалили склон, на котором я её потеряла. Оберон узнал о моих поисках и очень рассердился. Я объяснила, что ищу Швею только для того, чтобы вернуть Лансу; тогда он сообщил мне очень холодно, что волшебный меч исчезает сам, когда надобность в нём пропадает, что Лансу Швея без надобности и чтобы я выкинула это из головы.
Город сильно пострадал от наводнения, но всё лучше, чем нашествие Саранчи. День и ночь работали люди: выносили экспонаты из Музея Того, что Следует Помнить. Просушивали, чинили, вычищали от ила. Никто не сговаривался: после того, что случилось с Королевством, музей вдруг стал самым важным местом на земле.
Все чувствовали себя неловко. Время от времени приходилось слышать: «И как я мог забыть короля! Эх, колдовство, будь оно неладно!» Появилась традиция памятных досок: их выставляли у дверей дома и записывали, что в голову взбредёт: от списка покупок на день до имён давно почивших родственников.
В кабинете Оберона навели порядок и расставили мебель. Явилась, откуда ни возьмись, крыса по имени Дора и начала мести стол метёлкой из перьев. Хвост её был привязан к спине, чтобы ненароком не опрокинуть чернильницу.
Отстраивались предместья. С каждым днём поднимались новые крыши, распахивались вытоптанные поля, в порт приходили корабли с товарами, и однажды вернулся Уйма в огромной золотой короне: вспомнив Оберона, людоеды усовестились, и Уйме удалось призвать их к порядку. Теперь он снова был королём Уймой Первым — правда, прозвище Вегетарианец он потихоньку отменил, чтобы не огорчать подданных.
По случаю возвращения Уймы устроили бал — первый бал после войны. Играли музыканты, ломились столы в большом зале, горожане разоделись в лучшие одежды. В день бала меня разыскала Эльвира.
— Лена, я кое-что хочу тебе показать…
Недоумевая, я пошла за ней в дальнюю комнату, где громоздились сундуки, пахло высушенной лавандой и стояло у окна большое зеркало.
— Примерь, — сказала Эльвира.
На сундуке лежало платье из тех, что носят принцессы. Невесомая ткань потекла между пальцами, когда я коснулась подола.
— Тебе будет впору, — сказала Эльвира, пряча глаза. — Ты так выросла…
Я хотела сказать, что в штанах и кожаной куртке мне удобнее, что я маг дороги, а не какая-нибудь фифа. Но вдруг, невесть почему, мне очень захотелось надеть это платье. Один раз примерить.
И вот я пришла на бал, отражаясь во всех зеркалах и не узнавая себя. Взгляды волочились за мной, как нити на изнанке, от этих взглядов горели уши и щеки. Принц Александр поцеловал мне руку — и с этого момента всё вокруг вертелось, будто в тумане, я, кажется, даже с кем-то танцевала и даже не запуталась в подоле платья…
Оберон сказал, что я выросла. Теперь я сама это чувствовала — как человек, который в один прекрасный день ударяется головой, забыв пригнуться в дверях.
Я знала, что в любой момент могу уйти — и вернуться в Королевство по собственной воле. Но это будет другой момент. Сын Гарольда повзрослеет, Максимилиан изменится, поднимутся новые дома вместо разрушенных, в Музей Того, что Следует Помнить, принесут новые экспонаты…
Вот только посох мой сдать в музей я никому уже не позволю.
* * *
— Лена?
Фиалк вышел из темноты, белый, как молоко в густом кофе, и в первый момент мне показалось, что это он сказал: «Лена».
— Гуляешь?
Король выступил из темноты вслед за Фиалком. Я так ему обрадовалась, что не сразу сообразила, что ответить. На плечах у Оберона был серый плащ, на лбу светлела полоска от короны — после возвращения он носил её, не снимая, и ночью и под ярким солнцем, а теперь снял, и от этого лицо его неуловимо изменилось.
Отсюда, с холма, был виден весь город, огни в порту и тени лодок на поверхности Ланса. Я очень любила это место. Почему-то именно сюда меня забрасывало всякий раз, когда я возвращалась в Королевство после долгой разлуки.
— Я знаю, что мне пора, — пробормотала я, глядя, как дрожат на воде огни. — Я знаю, что задержалась… Что всё закончилось, я больше не нужна, и пора возвращаться… пора возвращаться домой.
— У нас с тобой остался недоговорённый разговор… Ты не очень устала? Можешь со мной прокатиться?
Он подсадил меня в седло, вскочил сам, и мы полетели.
Фиалк поднимался над землёй и водой. В городе там и здесь горели костры, факелы, свечи — работы продолжались день и ночь. По дороге тянулись обозы, над каждой телегой покачивался фонарь, получалась длинная цепь огней, как текучее ожерелье.
— Всё вернётся, — сказал Оберон. — Всё отстроится заново, и обыденный мир нарастёт поверх волшебного, прекрасный обыденный мир, где утром солнце, завтрак, можно строить планы на лето… И когда панцирь обыденности сделается совсем тяжёлым — мы опять уйдём.
Город медленно уплывал назад. Я мельком увидела наше отражение в водах Ланса. Под нами проплывали теперь лесные кроны: высоченные сосны, каждая высотой с Музей Того, что Следует Помнить.
— Королевство отправится в путь через неоткрытые земли, чтобы найти себе новое место, выстроить замок и город. И тонкий мир оживёт: русалки, драконы, говорящие деревья и цветы, принцессы и принцы…
— А я? — спросила я жалобно. — Мне найдётся место в этом мире?
Фиалк рывком преодолел облачную завесу. Сосны внизу вдруг сменились шпилями огромного собора, показался огромный город, весь залитый огнями. Я задержала дыхание, а Оберон спросил, и в голосе его была почти ярость:
— Найдётся ли место магу дороги?! Тому, кто спас Королевство, рискуя навсегда заблудиться на изнанке?!
Фиалк опустился чуть ниже, чтобы мы могли полюбоваться. Как реки, текли автострады, расцвеченные белыми и красными фарами, темнели бульвары, выгибались мосты. Оберон сжал моё плечо: