В этот день Сашка впервые прогуляла физкультуру. Ей просто невозможно было оставаться в толпе, даже в спортзале, даже с таким милым человеком, как физрук.
Кроме того, группе «А» надо было поговорить о ней. В ее отсутствие. Она это прекрасно понимала.
Она пошла в общежитие. На полдороги вернулась. Пустая комната, пропахшая табачным дымом, остатки любимой косметики в мусорном баке — вряд ли все это могло ее утешить или развлечь. Сашка выбралась на улицу Сакко и Ванцетти, побрела в сторону центра, прошла мимо почты и вдруг подумала о маме. Как она будет ей звонить?!
Мысли о том, что запрет Портнова можно нарушить, у нее не возникало. Ее губы, язык и гортань вышли из повиновения. Минут сорок после окончания пары она не могла разомкнуть судорожно сжатых зубов.
Зубы разомкнулись, когда она купила бутылку минеральной воды в гастрономе, знаками объяснив продавщице, что именно ей нужно. Тогда только зубы разжались, застучали о стеклянное горлышко. Сашка одним махом выпила литр газировки, после чего в животе у нее забурчало, и пришлось присесть на скамейку перед почтой.
Она звонила маме в прошлое воскресенье. Узнала, что Валентин вернулся из Москвы, но свадьба опять перенесена. Голос у мамы, несмотря ни на что, был веселый и даже беспечный. Им хорошо без меня, подумала Сашка.
Она зашла на почту, жестом попросила бланк и написала текст телеграммы: «У меня все хорошо звонить пока не буду телефон сломался». Отдала бумажку удивленной женщине за стойкой, заплатила за каждое слово и снова вышла на улицу.
Значит, теперь она первая ученица.
Неудивительно, что Павленко так покраснела. Но Сашка снова отдала бы любимую помаду — да что помаду… Что угодно отдала бы за то, чтобы Павленко поставили перед всеми, назвали лучшей ученицей — хоть и со скромными способностями, и запретили говорить. А она, Сашка, отправилась бы вместе со всеми на физкультуру — обсуждать небывалое событие, посвящать в него Дим Димыча, играть в мяч и валяться на горе матов…
Почему она должна молчать? Чему она таким образом может научиться? Какие-такие «наметившиеся процессы»?!
Поначалу она хотела прогулять и философию, но потом вдруг испугалась пропустить что-то важное. В ее тетради с конспектами все так красиво, логично выстраивалось, жаль оставлять пробел на месте Платона; она явилась.
На общих лекциях группы «А» и «Б» сидели вперемешку. С одной стороны от Сашки сел, как всегда, Костя, с другой стороны пристроилась Оксана.
— Поздравляю, — шепнула на ухо.
Сашка подняла брови.
…
«Мир идей (эйдосов) существует вне времени и пространства. В этом мире есть определенная иерархия, на вершине которой стоит идея Блага…»
— Портнов тебя так расхваливал… — бубнила Оксана. — Говорит, в нашей группе всем до тебя далеко…
Сашка вздохнула.
…
«В мифе о пещере Благо изображается как Солнце, идеи символизируются теми существами и предметами, которые проходят перед пещерой, а сама пещера — образ материального мира с его иллюзиями…»
— А сами предметы — это тени идей? — спросил Костя вслух. — Проекции?
Философичка пустилась в объяснения. Сашка отвернулась — и успела поймать взгляд Лизы Павленко, брошенный с другого конца аудитории.
* * *
— На самом деле, это решение проблемы. Если Самохина заткнется, в нашей комнате хоть как-то будет можно жить.
Сашка молчала. Лиза не могла успокоиться, расхаживала между кроватями в трусах и майке, поднимала что-то с пола и снова роняла, скрипела дверцей шкафа и рылась в своем чемодане.
— Ты же хотела хату снять, — неприязненно напомнила Оксана. — И свалить отсюда.
— И свалю… Времени нет этим заняться. Свалю, не волнуйся.
— А я не волнуюсь.
— Вот и не волнуйся!
Оксана была из тех, кого чужая исключительность, хоть самая крошечная, заставляет искать дружбы с ее носителем. Лиза была из тех, кто сам претендует на исключительность и оскорбляется, оказавшись во втором эшелоне.
Сашка могла бы сказать: нечему завидовать и нечего злиться. Ты же сама говорила, что это не учеба и не наука, а шарлатанство, гипноз, психоз или чего похуже. Так чем же мне гордиться: успехами в психозе?!
Но Сашка молчала. Единственная ее попытка заговорить — вечером, с Костей, по забывчивости — закончилась мычанием и брызгами слюны. Сашке стыдно было вспоминать этот эпизод.
Лиза пошире открыла окно. Холодная сентябрьская ночь пахла влагой и вялой травой. Лиза закурила — демонстративно.
— Тебя же просили не дымить, — сказала Оксана.
— Иди в задницу.
Сашка закрыла глаза.
* * *
Бессмысленные фразы проворачивались в мозгу, как гусеницы танка. Сашка читала двадцатый параграф; шла вторая неделя ее молчания, и ей казалось, что мир вокруг медленно погружается в тишину.
Она ощущала себя дирижаблем, полным мыльных пузырей. Пузыри — ее несказанные слова — поднимались в горлу и лезли наружу, нависали на языке, как неумелые прыгуны на трамплине. И лопались, оставляя горькое послевкусие. Ни одно слово не оказалось достаточно прочным, чтобы преодолеть барьер, вырваться и полететь.
«Ваши слова — полова, мусор…» Портнов был прав, понимала Сашка. Слова не имели значения. Взгляд, интонация, голос — все эти тоненькие ниточки, направленные в космос антеннки сообщали окружающим о равнодушии или сочувствии, о спокойствии, нервозности, любви… Не слова. Но без слов было тяжелее.
Она читала белиберду, она учила наизусть абракадабру. Безуспешно: это была работа Сизифа, отчаянные усилия Данаид. Холодные сентябрьские дни сменились бабьим летом, Лиза Павленко так и не нашла себе квартиру. Курила она не меньше, но Сашка успела притерпеться к вечному запаху дыма. По философии задали написать реферат; Сашка выбрала Платона и пошла в библиотеку, зачем-то прихватив с собой «Текстовой модуль». В маленьком, тесном, заставленном шкафами зале запрещено было громко разговаривать, Сашку это устраивало: нигде она не чувствовала свою немоту так остро, как в галдящей толпе.
Она прошлась вдоль стеллажей. Потом села у окна и открыла «Модуль» — сама не зная почему, автоматически.
До конца книги осталось всего несколько десятков страниц. Сашка привычно взялась продираться сквозь бессмыслицу буквенных сочленений. Она читала и читала, пока из скрежета в ее мозгу не прорвались вдруг слова:
…
«…о чем поет птица; понял язык журчащей в чаше фонтана воды…»
Сашка вскинула голову.
В читальном зале, кроме нее, никого не было. День за окном клонился к вечеру. Из приоткрытой форточки пахло дымом далекого костра.
Она попробовала перечитать абзац, но ничего не получилось. Она вернулась к началу параграфа; начисто забыв о Платоне с его эйдосами, о реферате на завтра и о том, что читальный зал скоро закроют, она читала «Текстовой модуль, 1». Нарастала головная боль: будто сотня алюминиевых половников лупила по чугунным сковородкам за тонкой стеной, а Сашка читала и не могла остановиться, как бочка, покатившаяся с горы.