И вот свершилось. Когда по появлении планеты жрец принялся читать стихи, Ан с Анту омыли руки водой из золотого сосуда, побрызгали на окружающих, и началась первая часть пира. Приступили к закускам. Затем все остальные боги омыли руки, побрызгали, в свою очередь, на окружающих, и началось второе действие. Подали горячее. Завершали пир сладкое «ритуальное» полоскание рта и гимн «Планета Ану — Небесный Герой» в дружном исполнении адептов. Вот так, повеселились, блин. Ни тринопли, ни ханумака, ни запечатанных, на все готовых жриц. Только углеводы, белки, музыка, как серпом по яйцам, да тупо улыбающаяся, еще из подполковничьего прошлого, супруга. Внешне мало чем отличная от здешних обезьян. М-да…
А в палате между тем зажгли факелы, с новой силой затянули гимн, истово, так что стены задрожали, заиграли на шушан-удурах.
— Благословен ты будь, Великий Ан, Супруга твоя и семя твое, — выкрикнул громоподобно, в экстазе иерофант, коллеги его по искусству подхватили, и в окружении жрецов, певцов и слуг божественная чета удалилась на покой. В то самое воняющее вином и маслом святилище. А вот Энки, Энлилю, Шамашу и Нинурте этой ночью было не до сна. Они должны были бдеть до рассвета — по полной боевой, при параде, внушая благочестивый страх во внутреннем дворе храма. Как бы чего не случилось. Собственно, бдели, и не на шутку, только Нинурта и Шамаш, следили, чтобы братья не сцепились. Однако те держались с достоинством. Энки, игнорируя компанию, думал о своем, прикладывался к фляге, Энлиль также хранил молчание, в общение не лез и время от времени, чтобы лулу уважали, постреливал из бластера куда-то за горизонт. А вокруг, в ночи, за стенами храма пульсировала и торжествовала городская жизнь — все горели костры, все звучали кимвалы, все ревело многотысячное окрыленное многоголосие:
Люди всей земли зажгут очаг в домах
И угощенье богам предложат…
И стража городская запалит костры
На улицах и площадях широких…
В общем, ночь прошла впечатляюще — с шумом, гамом, заревом костров и сполохами боевого бластера. А потом было утро. Естественно, с утренней трапезой, сопровождаемой чтением священных гимнов «о пожатиях рук», после чего, хвала небу, началась процедура убытия. Ан с Анту заняли места под балдахином, жрецы-носильщики подняли их на плечи, невыспавшиеся боги пристроились в кильватер, угрюмый Красноглаз, державший мазу [235] , хрипато приказал:
— Давай.
И опять были гимны, экзальтированные толпы, улица Богов и священная набережная — путь лежал на север, вдоль канала, на взлетный терминал.
«М-да, ну и представление». Хмуро Ан посматривал на ликующий народ, на сосредоточенных жрецов, на местного правителя, поставленного им на царство. Все у них, блин, точно как у нас. Сотворили по образу и подобию. Сильные жрут слабых, порядок — как в хорошей хате: паханы, мужики, чуханы и педерасты. Это что же, закон вселенной — всякая обитаемая планета по сути своей похожа на Нибиру? Летящий по своей орбите колючий орнамент [236] ? На хрен такие законы, на хрен такую вселенную.
Наконец дошли.
— О великий Ану, да будешь ты благословлен небом и землей, — дружно затянули прощальную молитву местный царь, верховный жрец и его подручные. — Не забывай нас, благословляй нас, ты наш Отец…
— А вы дети мои, — рявкнул Ан в громкоговорящее устройство, да так, что дети его вздрогнули, обнялся с корешами, попрощался с подчиненными и в компании супруги, Мочегона и братвы чинно зашел на борт. Следом по трапу двинулся печальный Исимуд, — похоже, ему здорово не хотелось покидать голубую планету. Однако куда ты денешься? Загромыхали двигатели, вздрогнула земля, и грузопассажирский, напоминающий гигантский фаллос «Апин», могуче встав на огненном хвосте, пошел вверх — летали, для воспитательно-психологического эффекта, исключительно на нем. Плавно ввинтились в атмосферу, пробуравили плотные слои и взяли верный курс на звездолет. Невыспавшаяся братва зевала, снулый Исимуд переживал, Анту безмятежно улыбалась, Ан же торопил минуты. Ему прямо-таки не терпелось войти в зверинец, нырнуть в уютную, сделанную в виде грота клетку, услышать доброе приветственное урчание. Ох, верно говорят, чем больше узнаешь себе подобных, тем сильнее тянет к муркотам, особенно к альдебаранским, саблезубым.
Спустя годы
— М-м-м… Похож, похож, — веско одобрил Исимуд, сделал шаг назад, потом три шага вбок и дружелюбно рассмеялся: — Ей-богу, как одна мать родила. Мои поздравления, генерал.
— Поздравлять не с чем. Зреет культ личности, — вроде бы с неудовольствием отозвался Ан, однако же с едва заметной улыбкой. — Вначале Центр управления назвали моим именем [237] , теперь вот это чудо с крыльями и моим фейсом. Могли бы и посимпатичнее найти.
— Дорогой учитель, вы не понимаете, здесь ничего личного, — тонко встрял в общение ухмыляющийся Тот. — Всего лишь психология, законы управления. Толпе нужен кумир, объект для поклонения, персонифицированная квинтэссенция власти. Символ, если хотите, икона, хоругвь. Зримый образ божественного величия. И мы его толпе дали.
Они стояли на опушке платановой, полной птичьих переливов рощи, прямо перед ними блистало золотом и красками огромное сюрреалистическое изваяние — крылатый лев-гибрид с человеческим лицом [238] . Собственно, как сюрреалистическое-то. В свое время Тот с Нинти наплодили вот таких сфинксов во множестве, правда, живых, без крыльев и габаритами поменьше, иначе было бы не прокормить. И ничего не имеющих общего с Аном. Абсолютно ничего.
— А потом, изваяние очень функционально. Прошу обратить вас внимание, дорогой учитель, куда смотрят ваши глаза. Гм… — Тот виновато улыбнулся. — Я имел в виду направление взгляда Сфинкса. Он смотрит точно на восток, вдоль тридцатой параллели. То есть вдоль центральной линии посадочного коридора, на которой расположен Центр управления. Это ведь очень символично, не правда ли [239] ?
— Да, премиленький кроссворд для любознательных потомков. — Исимуд кивнул, уважительно оскалился и пальцем, напоминающим сардельку, показал на действо, кипящее неподалеку. — Это что за долгострой? Ваш Сфинкс на него и не смотрит. Жопой повернулся.
Хоть и ухмыляясь спросил, а с интересом, неподдельным и глубоким, — все происходящее здесь с некоторых пор стало ему близким и волнующим. Да и вообще, что-то зачастил Исимуд на голубую-то планету. Заходил сюда на мягкую посадку по любому поводу, большому и малому. И дело было даже не в деньгах, вложенных в концессию, причем деньгах весьма и весьма солидных, нет, тянуло его сюда по другой причине, отнюдь не материальной. Дело в том, что Исимуд влюбился, по уши, давно еще, в ту самую, ближайшую к нему, крутобедрую жрицу. Выкупил ее у храма, нажил пару-тройку детей и был счастлив — уж больно по душе, а главное, по члену пришлась ему красавица лулу. Нигде — ни на Альдебаране, ни в Кассиопее не встречал он таких умелых рук, ласковых губ, такого понимания, привязанности и страсти. В общем, любовь-морковь. Одно было плохо, совсем нехорошо. И красавица лулу, и ее дети были смертны. Стандартная вакцина для дезактивации гена старости на облагороженных хомо эректус, увы, не действовала. Однако настоящая любовь сильнее смерти — Исимуд с глазу на глаз пообщался с Тотом, и тот в спешном порядке модернизировал вакцину, причем с воодушевлением, бескорыстно, имея личный откровенный интерес: сынок его, Зиусурда, вырос, завел семью и неизменно, будучи царем Шуруппака, радовал родительское сердце. Однако как ни старался Тот, сколь ни корпел, полностью заглушить проклятый ген не смог — тот хоть и переходил в состояние латентности, но все одно давал о себе знать. То есть люди-полубоги могли жить долго, но, увы, не вечно. Ладно, хотя бы так.