Эгерт вздрогнул и перестал вспоминать. С площади донёсся длинный, протяжный звук — будто голос древнего, закованного в каменную броню чудовища, чудовища тоскующего и одинокого. Всякий раз при звуке этого голоса у Солля мороз продирал по коже, хотя Лис давно объяснил ему, что это всего лишь очередной обряд в Башне Лаш: серые капюшоны любят таинственность, и шут его знает, что там у них за обряды… Башня разражалась этим стоном иногда раз в день, иногда два, а порой замолкала на целую неделю — горожане привыкли к странным звукам и не обращали на них внимания, и только Эгерту всякий раз хотелось зажать уши. Вот и сейчас, невольно дёрнувшись, он вызвал усмешку Лиса:
— У моего бати сучонка была… Так та свистульку не любила. Услышит — и давай подвывать, с ума прямо сходит… Вроде тебя, только ты выть робеешь…
Звук оборвался; Эгерт перевёл дыхание:
— Ты… Не знаешь, что всё-таки они… делают в этой своей Башне?
Служителей Лаш на улицах узнавали издалека — облачённые в серые плащи с падающими на лицо капюшонами, они внушали горожанам трепет и почтение, которые Эгерт вполне разделял.
Лис наморщил нос. Проговорил задумчиво:
— Ну, дел-то у них много… Одной стирки сколько — плащи-то длинные, мостовую подметают, всякое дерьмо к полам липнет… Пачкаются, поди, страшное дело…
Солль подавил приступ раздражения. Поинтересовался глухо:
— А… звук? Ну, вой этот…
Лис встрепенулся:
— А это прачка ихняя, как дырку в плаще найдёт, так сразу орать начинает… Ругается, значит.
— Откуда ты знаешь? — сквозь зубы спросил Эгерт.
— На лекции ходить надо, — усмехнулся Лис.
Эгерт вздохнул. Вот уже несколько дней он не ходил на лекции. Устал, сдался, надоело; объяснять это Лису не было ни сил, ни возможности.
Гаэтан тем временем извлёк откуда-то из кармана куртки немыслимых размеров зелёный огурец. Критически оглядев овощ, покосился на Солля — заинтригован ли? Эгерт поглядывал на огурец с плохо скрываемой опаской.
Лис усмехнулся во весь зубастый рот, глаза его полыхали предвкушением сногсшибательной шкоды. Быстрым движением распустив пояс, Лис засунул огурец себе в штаны, пыхтя, приспособил овощ наиболее естественным образом:
— Во… Сегодня танцевать будем, с красавицей моей, Фарри…
Обняв воображаемую партнёршу, он с романтическим лицом проделал несколько па; спрятанный огурец подрагивал в такт его шагам, как, очевидно, это и было задумано.
— Получается, — заметил Лис озабоченно. — Ещё обниму покрепче… Только б не выпал… Всё, я пошёл.
Спрятав огурец в карман, он на ходу стянул с крюка свой залатанный плащ; бросил уже в дверях:
— Кстати… Господин декан о тебе спрашивал. Будь здоров…
Солль сидел и слушал, как гулко отдаляются по сводчатому коридору Лисовы шаги. Из мыслей его разом вылетели и Гаэтан с его огурцом, и Башня Лаш с её странным звуком.
«Господин декан о тебе спрашивал».
Декан относился к Соллю внешне ровно, совершенно так же, как и к прочим — будто не он привёл его тогда на рассвете в университет, будто и не было тягостного разговора у колодца. Эгерт был просто вольным слушателем — но жил во флигеле, как студент, и никто не заводил с ним разговора об оплате, пока он сам не заговорил об этом со старичком-интендантом. Благодетель-декан приветливо кивал Соллю при встрече — а Тория между тем была его дочерью, а убитый Динар, значит, собирался стать зятем…
Со времени появления Солля в университете декан никак не проявлял к нему интереса — и вот… Заметил, что его нет на лекциях? Или дело в той встрече, памятной встрече в коридоре?
…Это случилось четыре дня назад.
Эгерт пришёл на лекцию позже обычного. Из-за прикрытой двери доносился скрипучий голос господина ректора, Солль понял, что опоздал, но не испытал от этого ни досады, ни раскаяния — только усталое облегчение. Повернулся, чтобы идти прочь — и услышал, как по каменному полу катятся деревянные колёса.
Негромкий звук этот оглушил его. Из-за угла показалась тележка — маленький столик на колёсиках. Столик прогибался под грузом книг; как приворожённый, Эгерт не мог оторвать глаз от мерцавших золотом переплётов. На самом верху лежал небольшой томик, запертый серебряной скобой с маленьким тусклым замочком — некоторое время Солль удивлённо его разглядывал, потом вздрогнул, как от толчка, и поднял глаза.
Тория стояла прямо перед ним — он отчётливо видел каждую чёрточку по-прежнему прекрасного лица. Высокий воротник чёрного платья закрывал шею, волосы подобраны были в простую, даже небрежную причёску, и только одна своенравно выбившаяся прядь падала на чистый, матовый лоб.
Эгерту захотелось, чтобы каменные плиты пола разверзлись и скрыли его от этого надменного, чуть напряжённого взгляда. Тогда, в первую их каварренскую встречу, она смотрела спокойно и немного насмешливо; вторая встреча, повлёкшая за собой дуэль со студентом, обернулась для неё смятением и отчаянием, горем, потерей… Солль передёрнулся, вспомнив о третьей встрече — тогда в обращённых к нему глазах он прочёл только омерзение, холодную, лишённую злобы гадливость.
Светлое небо! Воплощённый трус, больше всего на свете он боялся снова столкнуться с ней лицом к лицу.
Тория не опускала глаз — а он и не мог отвернуться, как бы ни хотел этого. Он увидел, как напряжённая надменность в её глазах сменилась холодным удивлением и на лоб легли две тонкие вертикальные складки; потом Тория чуть тронула тележку и взглянула на Эгерта уже вопросительно. Он стоял столбом, не в силах сдвинуться с места; тогда она вздохнула, и уголок её рта шевельнулся точь-в-точь как у декана — она будто досадовала на Эгертову недогадливость. Тут только он сообразил, что загораживает дорогу тележке; отскочил, ударившись о стену затылком, вжался в холодный камень всей своей мокрой, дрожащей спиной. Тория проследовала мимо — он ощутил её запах, терпкий запах влажной травы…
Шум тележки давно замер в глубине коридора — а он всё стоял, прижавшись к стене, и смотрел вслед.
…Дочка вошла в кабинет отца, неслышно притворив за собой дверь.
Декан сидел за массивным письменным столом; три свечи в высоком подсвечнике горестно роняли капли воска на тёмную, изъеденную временем столешницу. Негромко скрипело гусиное перо, и цветными кистями свешивались из множества книг пёстрые, любовно изготовленные Торией закладки.
Не говоря ни слова, она остановилась у Луаяна за спиной.
С самого детства у Тории сохранилась не вполне пристойная привычка — подкрадываться к увлечённому работой отцу и, заглянув через его плечо, заворожённо наблюдать, как танцует по чистому листу бумаги чёрное жало пера. Мать ругала Торию на чём свет стоит: подглядывать некрасиво, а главное — она ведь мешает отцу работать! Отец, впрочем, только посмеивался; так Тория и выучилась читать — заглядывая ему через плечо…