Прочь.
Кто-то возмущённо заорал, кто-то шарахнулся с дороги, кто-то грязно выругался и пнул меня в спину — я разметала заступавшие дорогу тела и вырвалась из толпы, судорожно сжимая узелок и глотая слёзы.
Зря я обманывала себя. Не надо было верить… Это же не дорога, где можно, обронив перчатку, потом вернулся за ней. Ничего не исправить. Ничего уже не вернуть…
— Девочка…
Кто-то положил мне руку на плечо. Я возмущённо вскинулась — парень, белобрысый, смущённый сельский парень испуганно отшатнулся:
— Ты… Ты чего, не плачь… Ты, что ли, есть хочешь?
Счастливый парень — и несчастный одновременно. Он думал, что люди плачут только от голода.
Звали его Михаром. Он привёз на ярмарку пять мешков муки, но продал только два; у него была телега с впряжённой в неё меланхоличной клячей, и нам оказалось по пути. Следует ли говорить, что простодушный парнишка на телеге — куда лучший попутчик, нежели странный старик со шпагой и непонятными словесами?
Через полчаса я сидела в соломе, привалившись спиной к одному из непроданных мешков, слушала, как скрипят колёса, гудят мои усталые ноги да степенно рассуждает Михар.
Рассуждал он о том да о сём — а более всего о предстоящей женитьбе. Парень он видный и небедный, один сын в семье, прочие все девки… И время вышло — осенью непременно надо жениться, да только невесту он ещё не насмотрел, а то, что предлагает маманя, хоть и богатое, да пресное для сердца. Он, Михар, может себе позволить взять без приданого — так как один сын в семье, прочие девки…
Я глядела в послеполуденное небо и вяло думала, что это, наверное, судьба. Нет мне места, кроме как на Михаровой свадьбе… Только что означали те слова — «Ты его не остановишь… Но попытайся»…
— А разбойников ты не боишься? — спросила я, когда поля закончились и над головой закачались ветки.
Михар вздохнул:
— Это конечно… Сова круто берёт… Ну что ж, отдам мешок один… Один мешок я, почитай, так и держу — для ребятушек… Вроде как плата…
Под сердцем у меня неприятно царапнуло. Я села прямо:
— А если они все мешки захотят себе?
Михар удивлённо на меня воззрился:
— Да чего ты… Как — все… Что ж они… Так же нельзя — все… Так не бывает… Всегда были разбойнички — так по одному мешку, по поросёнку там или бочке… А все — так не бывает…
Я снова привалилась спиной к мешку и обессилено закрыла глаза. Передо мной тут же встал длинный, при шпаге, равнодушный старик: «Ты его не остановишь… Но попытайся»…
Не остановишь — кого? Или всё это — бред и я ищу загадку на пустом месте? Или?..
Хорошо. Пусть он — Скиталец. Тогда этот проклятый Амулет Прорицателя хранился у него, а теперь он у Луара… Тогда он, Скиталец, отдал медальон по доброй воле. Я не могу вообразить Луара, с боем отбирающего Амулет у этого жутковатого старца, владеющего заклятиями… Который тем не менее — не маг. Который не маг — но узнаёт меня, встретив на дороге. Который говорит мне, что надо остановить… Луара?!
«Тут ты ошибаешься… Всё самое страшное случается, когда людей по меньшей мере двое»…
Луар… Запрокинутое на подушке лицо. Это не было притворством, это не было уловкой, или игрой, или привычкой — он действительно был нежен со мной. По-настоящему. Как с любимым человеком…
«…Но попытайся. Попытайся. Попытайся»…
Свист ударил по ушам, как обух. Лошадь дёрнулась, я вскочила, в минуту сделавшись мокрой как мышь. Михар, бледный, натянул поводья; из-за стволов неспешно выбрались на дорогу пятеро мужчин в нарочито лохматых, мехом наружу, безрукавках:
— Что везёшь, сопляк? Лошади не тяжко?
— Берите, ребята, — пробормотал Михар, подталкивая с телеги крайний мешок. — Берите, чего там… По-соседски…
Я молчала, прижимая узелок к груди. Лица «ребят» казались одновременно заурядными и отталкивающе-самоуверенными, как у Хаара. Час грабежа был для них не столько часом обогащения, сколько временем власти. Хорошие ребята.
Первый — по-видимому, старший — возмущённо пнул спущенный с телеги мешок:
— Это чего, сопляк? Мне на горбу тянуть, да, паскудник?
Я видела, как растерялся Михар. Он, единственный парень в семье, не привык, похоже, к такому обращению; тем временем разбойники окружили телегу, переворошили солому, и чья-то грязная холодная рука цапнула меня за ногу. Я дёрнулась.
Старший хохотнул:
— Ничего-о… День в засаде проторчали, так хоть пожива… Экая курочка, ай-яй-яй…
Я обомлела, сжимаясь в комок.
— Значит так, — распорядился старший, обращаясь к Михару, — выручку — сюда… Выпрягай клячу, мешки грузи на ейный хребет, нам таскать неохота… Грузи и проваливай, сосунок, девчонка — наша…
Михар медленно поднялся. Соскочил с телеги; лицо его казалось застывшей маской, и на секунду мне показалось, что он не отдаст меня.
— Как — мешки? — спросил Михар дрожащим голосом. — Вам один мешок положен, а лошадь — моя… Что я без лошади, а? Работа же…
— Чихать нам на твою работу, — усмехнулся старший, забавляясь. — Скажи спасибо, что целым отпускаем… А ты, — он кивнул мне, — вылезай…
Жалко усмехнувшись, я развязала свой узелок:
— Ребята… Да у меня ничего нету…
— Всё у тебя есть, — вкрадчиво успокоил один из парней, чьё круглое лицо казалось ещё более круглым из-за торчащей во все стороны бороды. — Всё есть, издали видать…
Его товарищи перемигнулись и сально, с видимым удовольствием загоготали.
— Один мешок! — голос возмущённого Михара сорвался в писк. — Один, и больше не дам!
Сзади чьи-то руки схватили меня под мышки, сильно дёрнули, вытянули из телеги; я выронила узелок, изо всех сил ворочая головой, пытаясь найти в лицах окружавших меня людей хоть искорку, хоть проблеск сострадания.
Михар прыгнул на старшего, размахивая кулаками; несправедливость так потрясла его, что он забыл, казалось, о страхе — он ругался и грозился так, будто эти пятеро ехали в телеге, а он, храбрый Михар, остановил из среди леса, чтобы грабить…
— Пойдём-ка, — меня волокли прочь. Сил сопротивляться не было — парализованная ужасом, я покорно переставляла ноги, когда позади меня ругань Михара переросла в отчаянный крик, и крик оборвался тонким: не-е!
Я обернулась.
Михара не было видно за розовыми ветвями какого-то цветущего дерева. Михара не было видно, только ноги его молотили воздух невысоко над землёй — помолотили, подёргались и повисли без движения.
В глазах моих наступила ночь.
Путь сквозь лес прошёл в полубеспамятстве. Остановившись у родника, разбойники долго и тщательно брызгали на меня водой и давали напиться; потом круглолицый, странно поигрывая бровями, подмигнул поочерёдно всем своим спутникам и красноречиво взялся за пряжку своего ремня.