– Совсем дряхлый, – проворчал Страхиня. – Его здесь оставим, всё равно идти долго не сможет. Что смотреть, пошли женщину заберём…
– Погоди, – внезапно воспротивился Искра. – Не можно так…
Варяг удивился:
– Что?
– Не можно, – твёрдо повторил Искра. – Ты непраздную собрался через болото тащить?
Две девушки и Харальд смотрели то на одного, то на другого. Искра успел стать признанным вожаком. Страхиня пожал плечами – а что, дескать, с ней станется? Искра неожиданно побелел:
– Моя мать непраздна была, споткнулась… Болеть стала… Меня на свет родила, а сама уж и не поднялась…
– Ну так что? – спросил Страхиня. – Ждать собираешься, пока Болдырь с десятком людей сюда припожалует? Он эти места вроде покидать собирается, значит, и за женщиной завернёт… Что делать-то будешь?
– А ты что делать собрался? – спросила Куделька. – Нож к животу ей приставишь, Болдырь чтобы сговорчивей стал?..
Страхиня ничего не ответил, лишь тяжело посмотрел единственным глазом. Тойветту вовсе помалкивал, хотя про себя был с ним согласен. Женщины его рода уже с изрядными черевами ходили за грибами и клюквой и ничего в лесу не боялись. Случалось, дитя домой приносили, Лесной Хозяйкой благословлённое; из таких вырастали удачливые охотники… Однако перечить сыну боярина Твердислава и высказывать своё мнение ижор нипочём не хотел. Один раз высказался, довольно.
– Мой батюшка бабой брюхатой прикрываться не стал бы… – проговорила Крапива.
Страхиня ощерился в очень нехорошей усмешке:
– Если б там десять его побратимов казнить собрались – ещё как стал бы!
Воительница ощетинилась в ответ:
– Не знал ты батюшку моего…
– Не знал, – хмыкнул варяг. – Только думаю, он был умным вождём! Не девкой сопливой!
– У нас, – сказал Харальд, – засмеяли бы человека, сделавшего то, что ты предлагаешь. Даже если ему всё удастся и потом он совершит много достойных дел, никто больше не назовёт его храбрецом…
Страхиня в долгу не остался:
– Мой бы батюшка любимый поблизости умирал, я бы всего меньше заботился, как меня кто-то там назовёт…
Харальд и Крапива одновременно набрали в грудь воздуху, чтобы уничтожить его каждый по-своему. Рассвирепевшая Крапива надумала уличить его в том, что он сам Сувора искал усерднее некуда, так неча её носом тыкать, куда не просили. Харальд собрался назвать его человеком без чести: а как, в самом деле, следует называть того, кто не заботится о самом важном – о том, с чем ему в людской памяти доведётся остаться?..
Но судьбе было угодно, чтобы никто из них ни слова выговорить не успел. Тойветту и Страхиня насторожились одновременно. А потом варяг вдруг цепко и больно сгрёб Кудельку за плечо и швырнул носом в мокрую пожухлую траву, падая сам:
– Наземь все, живо!..
И хотя произошло это прямо посреди перепалки, у Харальда и Крапивы сработало воинское начало: шуток последнее время тут не шутили, сказано – наземь, значит – пластайся, да как можно быстрее. Раздумывать, надо ли падать, будешь потом. Один Искра замешкался, но за него поспешила Крапива: дотянулась и уронила так, что он зашипел от боли в ноге.
А когда они осторожно приподняли головы и высунулись из-за травянистого гребня, за которым лежали, то увидели десятка два вооружённых людей, шедших совсем не с той стороны, куда поглядывала Милава.
Любой мог сразу заметить, что это были совсем не Болдыревы ватажники. Намётанный взгляд никогда не спутает вольных разбойничков, живущих в диком лесу, и отборных княжеских гридней с боярином во главе. Пусть даже эти гридни измотаны, грязны и выглядят одичалыми. До превращения в татей болотных им ещё далеко.
Двое переступали по бёдра в увлекаемой медленным течением жиже, нащупывая тропу древками копий. А за ними, обросший до самых глаз бородой и такой же грязный, как все, шёл Замятня Тужирич. Как все, он тащил большой заплечный мешок и был увешан разным имуществом, необходимым воину в дальнем пешем походе. А на правом запястье, свисая из кожаного рукава, жёлто-красными огоньками переливалась низка крупных каменных бус.
Тех самых бус…
Тучи меж тем вновь затягивали выглянувшее солнце. Опять становилось холодно и неприютно, и островок больше не был сказочной нарядной игрушкой – посерел и словно съёжился, почуяв беду…
Старика разбудило неприязненное ворчание лайки. Открыв глаза, он поспешно поднялся на когда-то резвые ноги, оглянулся на избушку (и до чего же беспомощным был его взгляд!..) и заковылял навстречу находникам:
– Гой еси, господине… Поздорову ли добрался?..
– Болдырь где? – не здоровавшись, рявкнул в ответ Вадимов боярин. – Сгинул куда?
Старик развёл тряские руки:
– Мы того не ведаем, господине… Гостем будь, у Милавы только что ушица поспела…
Пёс, в отличие от хозяина, не стал задабривать зловещих пришельцев. Подбежал к самому краю воды и разразился яростным лаем. Милава в избе услыхала, встревоженно выглянула наружу… как раз когда черноухий схватил за штанину самого первого вступившего на сухое. Молодой гридень раздосадованно перевернул копьё и одним движением пригвоздил лайку к земле.
– Что творите!.. – ахнула женщина и бросилась к ним.
Пёс корчился, скрёб землю лапами и хрипел, кусая прочное древко. Старик что-то понял и вскинул клюку, загораживая путь выбиравшимся на остров мужчинам. И крикнул неожиданно зычно:
– Беги, Милава!.. Беги!..
Поздно. За этот крик тут же досталось ему в висок кулаком в толстой кожаной рукавице. А много ли надо ветхому старцу?.. Запрокинулся, задрал к небесам белую бороду… свалился наземь и остался неподвижно лежать. Подлетевшая Милава склонилась было над ним:
– Дедушка!..
Её сцапали сзади за локти, подняли:
– Ничего с ним не сделается… Болдырь где?
– Не ведаем мы… Он нам не сказывает…
Замятня подошёл и встал против неё:
– Не ведаешь, значит? А из-под руки высматривала кого?
Молодая женщина облизнула пересохшие губы, не находясь с ответом.
– По нам тосковала, может?.. – заржал молодой голос.
Милава озиралась, натыкаясь взглядом то на похотливые рожи кругом, то на распростёртого (дышит? не дышит?..) деда, то на сверлящие глаза Замятни. Тот, что проткнул копьём лайку, выдернул наконечник, схватил за шиворот всё никак не умиравшего пса и забросил его подальше в болото. И, громко выругавшись, затряс рукой, которую лайка ему чуть не последним усилием всё-таки прокусила. Другой гридень скрылся в избе и очень скоро выволок наружу два узелка с нехитрым скарбом деда и внучки:
– Вона!.. Уходить собирались!..
Над головой слабо барахтавшейся лайки сомкнулась трясина, всплыли и лопнули кровавые пузыри. Последние гридни выбрались на берег и вынесли сделанные из двух копий носилки. Там лежал раненый, у которого почернела нога, вспоротая сучком. Ногу отняли по колено, так что из-под плаща торчал всего один сапог. Лицо у раненого было землистое и в поту.