На этот раз не по годам, не по чину вылез Ульгеш. Его тут же усовестили подзатыльником, но несильным, так, для порядка. А строгая большуха поглядела на него и неожиданно смягчилась в улыбке. Знаю, дескать, как невтерпёж тебе, книгочею.
— Так вот, — веско проговорила она. — К чему речь-то веду. Явилась ведь наша Волчица на родину не просто погостить да о себе рассказать. Про то, как исцелилась силой Луны, как в чужом краю взяла мужа, как дети уже взрослыми стали… От неё узнали в роду, что в Храме том являлась людям Лунная Книга. Только не такая, малыш, как ты из огня спасти силился… Твою лишь один человек в руки взять может, а та Книга могла сразу в разных местах, у разных людей быть. Твою люди сделали, люди в ней и вольны, а та — волшебная, со своим разумением, ей не больно прикажешь. И Волчица наша некую крупицу той Книги с собою в род принесла.
Зачем принесла, спросите? А затем, что в Храме ей предсказали: дескать, однажды придёт к Волкам беда превеликая. Да, как водится, не одна. И что от бед тех Волкам след просить помощи у милосердной Луны. Как просить? А про то как раз в волшебной книге и сказано было.
И начала наша странница Волков учить, как с Луною беседовать. С тех-то пор горловое пение у нас и повелось. Стали Волчицы в полнолунные ночи собираться и добрую Луну своим пением чтить…
И всё было бы хорошо, унаследуй мы от Праматери нашей поболе ума. А то ведь как вышло? Ждали-ждали обещанных бед, а они всё не наступали. И начали мы, недалёкие дуры, чем-то пренебрегать, а что-то вовсе запамятовали. И книгу — не ту Лунную Книгу, что в Храме нашей страннице на время доверили, а уже нашу, Волчью Книгу, где тайны святого поклонения особым письмом записаны были, сохранить не сумели… Спасибо Синеоке, лучшей нашей певунье. Она одна у нас всё как есть помнит-знает, даром что поведать внятно не может. Лишило её, бедняжку, горькое горе речи и разума… Сумели бы мы без неё Луну на помощь позвать?..
Большуха замолчала, задумавшись, а Бусый невольно прижал обожжённые ладони ко рту. Была у него привычка рот себе закрывать, когда распирали душу тысячи слов, лишённых порядка и смысла.
Молчание неожиданно прервал Соболь. И так получилось, что дед сказал как раз то, о чём заставил себя молчать внук.
— Я так думаю, — проговорил он негромко, — что на самом деле не утратила Синеока ни разума, ни осмысленной речи. Просто уснула её душа, как ледяным зубом уязвлённая. А сейчас — оттаивать стала и просыпаться. Волки, она уже заговорила! Без слов, но заговорила. Вон и внук мой не даст соврать, он тоже заметил… Мальчишка, которого мы Беляем прозвали, услышал её и понял. За мать родную в беспамятстве посчитал, ибо заговорила с ним Синеока на родной его молви. А молвь эту даже мне слышать не доводилось… Да что мальчишка, если Синеока до самой Луны докричаться сумела! Так дело пойдёт, скоро милостью Богов и с нами заговорит спасительница наша!
Итерскел, рядом с которым стоял Бусый, то ли вздохнул, то ли застонал, то ли зарычал… Бусый вскинул глаза и увидел, с какой надеждой и мольбой смотрел на Соболя потомок Медведя. Бусый знал, что Итерскел готов был хоть нынче посвататься, и вряд ли Синеока пожалела бы для него бусины, но… только кто ж его примет в род, позволив жениться? Его, которого собственные родовичи выкинули, точно мусор негодный? Что они там за люди такие? Родниться с болотными угрюмцами, о которых слова доброго никто не слыхал?.. А нешто в добрых веннских родах славные парни перевелись?..
Большуха вздохнула.
— Так вот, — сказала она, — про книгу-то нашу.
Та Волчица, странница наша, избравшая следование за Луной, пока жила дома и прабабок наших учила, всё книгу писала. Много чего было в книге той. И про пение горловое, и про тайны Храма Луны, и про диво Книги волшебной, и про всё, что в жизни пришлось повидать… А к тому ещё и сказания нашего рода, из уст в уста дотоле передаваемые. Всё записала — ей одной ведомыми, тайными письменами…
А потом ушла. Вместе с книгой своей, чтобы по пути её дополнять. Ненадолго, сказывала, уходила. Прослышала от людей про пение вельхов, захотела всё разузнать. Вернуться вскорости обещала, сулила книгу свою драгоценную читать научить… Да только с тех пор нашу Волчицу никто больше не видел. Как в прорубь канула. И книгу свою с собой унесла.
Искать её пытались… К вельхам ездили, к сольвеннам, до самого Галирада, расспрашивали купцов, обращались чуть не к каждому встречному… Всё без толку!
Вот бы хоть что-нибудь разузнать о судьбе её! Да только кто ж теперь пройдёт по следу давнему? Сколько лет минуло…
Бусый заметил, как большуха, произнеся последние слова, незаметно покосилась на Итерскела. Глянула на него оценивающе и со значением. Ой как сразу вспыхнули у парня глаза!.. Мысленно Итерскел уже нёс большухе на ладонях Волчью Книгу Луны. Теперь он не отступится, пока этого не произойдёт. А тогда и бусину у Синеоки просить можно будет. Потому что такой жениховский подвиг кому попало исполнить не предлагают. А исполненного — не отвергнут.
В глазах Итерскела уже мерцали отсветы дорожных костров и туманились дымкой далёкие горные перевалы. И Бусый вдруг явственно понял — уже не первый раз за свою короткую жизнь: вот оно и случилось. То, что со всей определённостью предвидел, но смутно, не умея выразить ни словами, ни даже внятной мыслью.
«Вот оно и случилось. И ведь я знал с самого начала, что именно так всё и будет.
Я знал с самого начала, что насовсем мы у Волков не останемся…»
Он быстро глянул на Соболя (заметил ли дедушка?) и даже не удивился, когда глаза старика блеснули точно таким же предчувствием скорой разлуки и путешествия дальнего.
«Он тоже знал?..»
Бусый нашёл взглядом Ульгеша. И увидел, что тот уже придвинулся поближе к Итерскелу. А у самого глаза затуманены, спит наяву и видит, как в дороге станет расспрашивать встречных и поперечных о великом вожде, изгнанном из Мономатаны. Всё правильно, под лежачий камешек вода не течёт, вести об отце вряд ли доберутся до сына, останься он сидеть в глухом веннском лесу.
«А я?!.»
Бусый спохватился и понял, что успел навоображать себе закат над речным берегом и почтенного старца, гладящего бороду почему-то беспалой рукой. «Иклун Волк?.. Как же, как же, встречал я его. И с ним ещё была та женщина… С глазами, как у тебя…»
И стало жаль, что нельзя было прямо сейчас похватать что ни попадя в дорожный мешок и сразу пуститься в неведомый путь.
И стыдно перед Волками, перед заново обретённой роднёй и домом, который он только-только нашёл.
«А Посвящение как же?..»
— Стой! Надо лошадям роздых дать.
Правду молвить, роздых требовался не только лошадям, тащившим на цепях в деревню неохватные брёвна. Бусый и Ульгеш, которые с рассвета водили лошадей под уздцы, отгоняли порожними за новым грузом и обороняли от мух, — едва не падали с ног, только ни от одного, ни от другого жалоб не было слышно. Какой мальчишка, чающий Посвящения, станет жаловаться и скулить, сознаваясь в непомерной усталости? Другие вон вовсю себя трудят, а я что — немочь бессильная?! Я — Волк! Мне упорства не занимать!