…Очнувшись, Синеока снова отправилась искать брата. А когда разгадала, что с ним случилось, вернулась к телеге. Нашла отца и одну за другой вытащила из его тела пять стрел. Вынула из мёртвых рук топор и тяжёлый боевой нож. Земля вокруг была насквозь пропитана кровью. И его, и вражьей, и Рыжего.
Прикрыв глаза отцу, Синеока освободила от сбруи затихшего коня. Стала собирать сброшенные с телеги мешки, складывать в лубяные короба тонкие глиняные мисы — работу отца. В это время веннскую девочку заметили обозники.
«Дитятко, — ласково спросил Горкун, — а братец твой где? Не видала?»
Синеока хотела ответить взрослому вежливо, как учили дома. Но не вспомнила человеческих слов, лишь замычала…
Несколько дней спустя венны из рода Волка всё обихаживали деревья, погубленные Змеёнышем. Работа поначалу казалась им неподъёмной и непосильной, но зря ли говорят: глаза страшатся, руки делают. Дальний конец Следа оставался ещё очень неблизок, но и расчищенный участок как-то вдруг перестал казаться маленьким и ничтожным, и стало ясно, что для достойного завершения работы сил хватит вполне. Деревьям будет дарована новая жизнь, возможность служить добрым людям. Не только Волкам. Поначалу очищенные от сучьев брёвна стаскивали прямо в деревню. На починку изб, на новые амбары, на крепкий тын выше прежнего… Но быстро поняли, что леса слишком много, и стали укладывать излишек прямо на месте. Потом брёвна собирались постепенно скатить к Звонице, благо Змеёнышев След пролёг вдоль реки. Уже не торопясь скрепить их в плоты — и по осенней большой воде пройти сперва в недальнюю Светынь, а там сплавить добытый лес и в сам Галирад. Сольвеннская столица была огромным городом где вечно что-то горело и заново строилось, там пришлые мореходы чинили свои корабли, там укладывали мостовые поверх сгнивших и расщеплённых… Всякому бревну служба найдётся, только давай!
И кто-то уже вспоминал, что за красный веннский лес в Галираде всегда предлагали красную цену.
На расчищенном Следу отдельно громоздились стволы благородных сосен, неохватные, многосаженной длины и прямые, как солнечный луч. Им — первая честь, но у бережливого хозяина ничто пропасть не должно. Дойдут руки даже до самых корявых, гнутых, битых в щепы деревьев. Станут Волки мастерить чашки, ложки, прялки, обдерут луб и устроят прочные короба, из твёрдых сучков наделают деревянных гвоздей. Выдолбят причудливый пень и соорудят почётное сиденье для большухи, чтобы вести в общинном доме важные разговоры.
А распоследние обломки-обрубки, которых под ногами неисчислимое множество, свершат едва ли не самое главное — несколько зим и лет будут греть Волков, сгорая в печах…
На месте непотребного завала постепенно возникала опрятная широкая пасека, [9] размежёванная ровными клетками брёвен. Не клетки — глазу отрада. Лесина к лесине, и всё укрыто, чтобы дождь не мочил, зато свежий ветерок всё насквозь беспрепятственно продувает. Так, чтобы за лето древесина просохла, но в самую меру, не утратила прочной вязкости, осталась живой и пригодной для доброго строительства.
Поначалу Волки шли на работу, как на последний свой бой. Но, когда оказалась достигнута половина Следа, надсаживаться перестали. Труд от зари до зари, до отупляющей смертной усталости, — это на край, это если от смерти надо спасаться. Это, к примеру, как в год, когда началась Великая Ночь. А теперь на что?
— Славная работа должна радость телу и душе доставлять, — сказал слово Севрюк. — Страда страдой, а и пот с лица утереть надобно!
Несколько раз в день Волки затевали передышки, рассаживались на брёвнах и на тёплой земле, потягивали квас, угощались снедью, которую доставляла из деревни быстроногая ребятня. Неспешно беседовали, ощущая, как в гудящее от усталости тело возвращаются силы…
Отроки, ровесники Бусого и Ульгеша, в отличие от взрослых, валяться на земле не желали. Степенные Волки поглядывали, как Волчата боролись «в обхватку» и метали топор, и, кажется, немного завидовали.
Один раз в мальчишечью забаву встрял седой Бронеслав.
— Вот давно я на тебя, парень, смотрю! — зычно, чтобы все слышали, обратился старик к Ульгешу. — Ты, головешкин сын, через деревья не лазаешь, даже не прыгаешь, ты же летаешь! Ярострел вон в два раза меньше тебя, и тот все порты изорвал да в смоле перемазал, а на твоих — ни дырки, ни пятнышка! Как так? На тебя что, тяга земная не возложена?
Все повернулись к юному мономатанцу.
— Я… — смутился Ульгеш.
«И в самом деле, — подумал Бусый, глядя на друга. — А как он с нами бежал, когда Летуна выручали!»
Они отдыхали в тени ещё не разобранного завала. Бронеслав вытащил нож, перевернул на ладони и вдруг, приподнявшись на локте хлёст ко метнул, целя в высоко вздыбившуюся корягу
— А ну принеси.
Ульгеша точно пружиной бросило с места он… Бусый так и не подобрал иного слова — действительно полетел. Что-то подобное умели прежние родичи Бусого, Белки, те из них к которым всего более была благосклонна лесная родня. Но искусство Ульгеша отличалось от их древолазных умений, как боевой танец Сына Леопарда, явленный тогда на Крупце, от веннского перепляса. Ульгеш хищной тенью мелькнул в путанице буревала — там чуть опёрся, там оттолкнулся, там легонько прихватил… замер на самом верху, стоя почему-то на руках… выдернул Бронеславов ножик — и ссыпался вниз, кувырнувшись через голову, махнул гривой чёрных волос и встал на ноги, как ночной кот, даже не запыхавшись.
— Вот, дедушка Бронеслав…
Старый Волк спрятал нож и спокойно кивнул:
— А теперь сказывай.
«А я где ж был? — озадаченно соображал Бусый. — Почему не увидел? Работой занят был? Так Бронеслав… Ох, дурак я ещё…»
— Это мкома-курим… — негромко начал Ульгеш. — Меня дедушка Аканума учил. Мкома-курим — как по-вашему сказать… Бег, душа, полёт… Бег-к-свободе — вот, так лучше всего! Это каждый Сын Леопарда должен уметь, если он воин. А еще дедушка говорил, это Путь души к небесам, к бесконечному совершенству… Его нельзя одолеть до конца, по нему можно только идти от одного обретения к другому…
Смущение постепенно оставляло его, потому что он говорил о родном.
«Ну вот, — люто позавидовал Бусый. — На него все девки уставились, а я так не умею. И что на меня смотреть, на обыкновенного…»
Взгляда и улыбки скосившего глаза Соболя мальчишка попросту не заметил.
— Путь нескончаемый, это понятно, — рассудительно проговорил меж тем Бронеслав и для вескости прихлопнул ладонью по ближней лесине. — Кто думает, будто вполне умудрился лопатой землю копать, тот дурак и на самом деле не копал её никогда. Ты другое, парень, скажи. Если в твоём мо… мока… в беге твоём какие тайны сокрыты, о коих дед тебе с нами говорить заповедал, так сразу и объяви. Обиды не затаим…