— Помнишь Тужира Гуся? — тяжело наваливаясь на палку, спросил Родосвят.
Кажется, именно после этих слов Твердолюб как следует понял, что для него всё кончилось. Совсем всё. Сразу и навсегда.
Он поклонился чужим людям, так и не ставшим для него родными, и молча пошёл за ворота. Даже не взяв с собой лук, без которого ни один венн в лес не пойдёт и который висел теперь в Бажаниной клети. С одним поясным ножом, без которого венну вообще никуда. Этим ножом он до сих пор резал только хлеб, но, видят Боги, уже завтра маленький клинок изопьёт смертной крови и к хлебу больше не прикоснётся. Если Твердолюбу после этого нужен будет хлеб…
…Ясное дело, Росомахи никуда его не пустили, потому что уже любили его, уже считали Бажаниным женихом и не собирались отпускать на погибель. Крепкие Родосвятичи остановили парня возле ворот… Это Твердолюбу тоже запомнилось скверно. Сам дивился потом, как у них там же не докатилось до смертоубийства, обошлось синяками и расшатанным зубом. Наверное, в угаре всё же помнили себя и своих. И ещё вроде бы мелькало белое лицо Бажаны, которой Родосвятичи все были братья… Твёрду закалачили руки и связали, как вяжут зверя, которого поймали в лесу и хотят живого донести домой — приручить. Чтобы ни удавиться в путах, ни высвободиться не мог. И чтобы кровяной ток в жилах не прекращался…
После чего положили в клеть, между кадками и мешками:
— Полежи, парень. Охолони. После рассуждать станем…
Бажана села на пороге за дверью. Время от времени она окликала его, в голосе звучали слёзы, но он ей не отзывался. Был занят. Увидел на одной кадке деревянную ложку, сбросил на пол и погрыз ручку зубами, чтобы получились зазубрины. Перекатился, взял ложку связанными руками и, уперев одним концом в пол, начал пилить верёвки. Хорошо, ложка попалась кленовая, зазубрины истирались нескоро…
Росомахи славились тем, что всё делали добротно и прочно. Родосвятова клеть исключением не была. Твердолюб потратил полночи на то, чтобы разобрать берёсту на крыше и осторожно разорвать дёрн. Немирье, случившееся у соседей, заставило Росомах поставить вдоль тына нескольких сторожей, но они смотрели наружу. Парня, махнувшего через тын изнутри, только проводили изумлённые возгласы.
Твердолюб так и не узнал, гнались ли за ним. Наверное, не гнались. В конце концов, свою судьбу каждый выбирает сам…
Бусый молча плёлся за Извергом. Если бы дома, если бы родными веннскими холмами, ещё неизвестно, кому за кем плестись бы пришлось. Но здесь, в этих безбожных горах…
Ноги, налившиеся свинцом, едва повиновались, а голову то стискивала ломающая затылок боль, то окутывала дурнотная тошнота. Больше всего хотелось распластаться на острых камнях где-нибудь в тени склона и умереть от усталости. Надо полагать, это произошло бы достаточно скоро…
Бусый намечал себе впереди очередное смертное ложе, дальше которого он совершенно точно не сделает ни шагу, и — вновь и вновь — оставлял его за спиной. Ему было не до того, чтобы вбирать в себя незнакомый облик этой горной страны, он вообще почти не взглядывал по сторонам, но когда приходилось… Ох.
Внезапные пропасти, отвесные раскалённые скалы, беспорядочные нагромождения громадных камней, обманчиво упокоенных на крутых склонах. Эти валуны были готовы от малейшего толчка покатиться вниз, увлечь за собой тучу крупных и мелких собратьев, в кровавую слизь растереть всякого, кто подвернётся… Да разве можно вообще здесь людям ходить? Да ещё так, как шёл Изверг? Без дорог и даже без козьих троп. Всё время меняя направление. Всякий раз выбирая из всех возможных путей самый худший…
Бусый молча шёл, пока худо-бедно слушалось тело. А потом, когда тело окончательно сказало «хватит», — схватился рукой за выступ скалы, не удержался и сполз. По-прежнему молча.
Изверг остановился, вернулся, без звука взвалил мальчишку на плечо и шатаясь заковылял дальше.
Полежав немного на крепком плече, Бусый ощутил, что чернота перед глазами начала вроде редеть, а сердце вновь обрело способность проталкивать по жилам густую от жары кровь. Он попробовал шевельнуться. Не ахти как, но получилось.
— Пусти, — просипел он. — Сам пойду.
Говорить с Извергом не хотелось. Мало ли, что бок о бок висели на скальной стене и однорукий держал его, пока Бусый выл волком… Верить ли тому, кто тебя дважды пытался убить? Кто из врага в одночасье сделался другом?
Но не висеть же и дальше на нём беспомощной падалью!
— Пусти, говорю…
Изверг повернул к мальчишке чёрное лицо, улыбнулся растрескавшимися губами. Медленно поставил на ноги.
— Уже немного, — выговорил он. — Сейчас по этому гребню к ручью… Там и передохнуть можно будет.
Гребень, о котором говорилось, был узким и острым, как лезвие топора, и довольно круто уводил вниз. Однорукий пропустил Бусого вперёд и едва успел подхватить за шиворот, не дав свалиться на сторону. Падать что влево, что вправо пришлось бы ох далеко… Слова о близости отдыха у ручья отняли последние силы. Бусого шатало и клонило, мир плыл перед глазами, но вниз по гребню идти он всё-таки мог.
Немного погодя он даже решился начать разговор. С человеком, которому, как ни крути, был немало нынче обязан.
— Ну посидим мы у ручья, — сказал он, — а дальше куда?
— Дальше всё просто, — хрипло дыша, отозвался однорукий. — Все ручьи отсюда в одну реку текут. Ренной называется… Она приведёт в город Кондар. Дальше на север через Засечный кряж, его, я слышал, виллы крепко стерегут… А там и Светынь, и Звоница… и твои Волки.
— А… эти там? — Бусый ткнул пальцем через плечо, не решаясь выговорить имя Мавута. — Не догадаются?
Изверг немного помолчал. Потом сказал так:
— Гадать про нас можно долго. Короче пути есть на Светынь…
— А почему мы прямиком не пошли?
— Потому что по тем горам ты без меня не пройдёшь. А здесь — не пропадёшь и один. Главное, до Засечного кряжа… Там виллы, ты вроде им друг…
— Тоже заладил, без тебя да без тебя, — мрачно проворчал Бусый. — Поздоровей меня будешь небось!
На этот раз однорукий совсем ничего не ответил, и это очень не понравилось Бусому. Настолько, что он даже спрашивать дальше не стал.
А хотелось ему расспросить про страшный Змеев След в четверть страны Нарлак, о котором рассказывал Ульгеш. Про погост Четыре Дуба, что стоял, как он слышал от Таемлу, как раз на реке Ренне.
«А ну тебя, — решил он, пробираясь по гребню. — Раз скрываешь про себя что-то важное, так и я тебе всего не скажу. Скоро доберёмся до Четырёх Дубов, к Таемлу… Вот с кем посоветоваться…»
Бусый представил себе, как она называет его Красивым Бельчонком и танцует среди душистых ромашек, и у него как будто прибавилось сил.